Или кого-то.
Когда она вышла из ванной комнаты, то увидела Долохова. Пожиратель Смерти стоял около двери.
– Доброе утро, – холодно проговорил он.
Гермиона не стала отвечать, продолжая молча смотреть на него взглядом, полным ярости и страха.
– Сегодня мы должны прибыть в Министерство за полчаса до процедуры, чтобы тебя зарегистрировали.
Процедура.
Гермиона фыркнула в отвращении. Назвать так это омерзительное, человеконенавистническое действо.
– Но, по моему опыту, в Министерстве все происходит дольше, чем должно бы, поэтому мы прибудем туда пораньше. На всякий случай.
По моему опыту. Глаза Гермионы свирепо сверкнули. Сколько же женщин до нее он уничтожил таким образом?
– Я зайду за тобой через час. Будь готова к этому времени.
Не дождавшись ответа, он последний раз посмотрел на нее каким-то непонятным взглядом и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Только после ухода Долохова Гермиона вдруг поняла, что все это время сильно сжимала кулаки, так что ногти впились в кожу, оставив красные полосы на внутренней стороне ладоней.
Часы пробили без пятнадцати одиннадцать, когда они отбыли из поместья к точке аппарации, связанной с каминной сетью Министерства. Шагнув из камина в главный холл, они смешались с толпой. Долохов ощутимо обхватил рукой ее предплечье, таща за собой.
Что с ним сегодня творились? Гермиона не могла понять. Он будто бы злился на нее, но за что? Неужели он настолько недоволен тем, что ему приходится тратить свое драгоценное время на стерилизацию грязнокровки, вместо того, чтобы… насиловать ее?
То состояние апатии, в которое силком затащила себя Гермиона, мгновенно развеялось, когда по холлу разнесся истошный крик, а потом последовала нецензурная брань. Девушка вздрогнула, и они с Долоховым остановились, повернувшись на шум. Люди вокруг тоже замедлились, наблюдая за разворачивающейся картиной.
Двое егерей тащили под руки сильно сопротивляющегося юношу, который выкрикивал в их адрес ругательства и проклинал Волдеморта. Гермиона вгляделась в его лицо, когда юношу вели мимо, и сделала судорожный вздох, узнав его.
Невилл Лонгботтом.
Ее бывший сокурсник выглядел ужасно: весь в грязи и лохмотьях, отросшие волосы походили на паклю, нижнюю часть лица закрывала густая щетина.
Гермиона не успела посмотреть, куда именно его повели, потому что Долохов дернул ее вправо, и они свернули в длинный узкий коридор. Пройдя его, они вышли в небольшой круглый атриум, по периметру которого была целая череда дверей. Первое, что ощутила Гермиона, оказавшись здесь, это просто невыносимая жара и совершенно сухой воздух, который обжигал слизистую носа. Казалось, они стоят посреди пустыни.
Долохов подвел Гермиону к деревянным скамьям, расположенным в центре атриума.
– Чтобы ни шагу отсюда, пока я не вернусь, поняла? – бросил он, заставив Гермиону опуститься на скамью.
Девушка кивнула.
– Я серьезно, грязнокровка, – глаза Долохова засветились опасным блеском, похожим на тот, что она видела в них во время битвы. – Все камины зачарованы, пройти через них грязнокровки могут только в сопровождении своих хозяев. И не думай, что кто-то в новом Министерстве станет тебе помогать. Для всех тут ты лишь движимое имущество. Так что сиди смирно и жди меня, поняла?
– Да, – слабо отозвалась Гермиона.
Долохов пронзил ее цепким взглядом и, развернувшись, направился к одной из дверей, вскоре скрывшись за ней.
Оставшись в одиночестве, Гермиона задумалась о Невилле. Зачем его привели сюда? Где его держали до этого? Вид у него был такой, будто все это время он провел в Азкабане или где-нибудь в шахте, добывая алмазы и золото.
Переживания о судьбе Невилла стремительно сменились напоминанием, зачем тут она, когда одна из дверей приоткрылась и оттуда выглянула медсестра, подзывая очередного пациента.
Гермиона была дочерью дантистов, и ей с раннего детства приходилось часто бывать в клиниках, навещая родителей, поэтому она никогда не испытывала страха перед приемом врача. Но сегодня ее сердце колотилось, как у кролика, пойманного охотником. Она отчаянно пыталась отогнать страшные мысли, но те упорно лезли в голову вновь и вновь. Сегодняшний день был роковым. Одним из тех дней, что круто меняют жизнь, кардинально, безвозвратно. И она ничего не может сделать, чтобы предотвратить это. В попытке подавить слезы, девушка крепко стиснула зубы и сжала руки в кулаки.
Через пятнадцать минут вернулся Долохов, держа в руках какую-то бумагу, сложенную пополам. На ее безмолвный вопрос он ответил:
– Твоя анкета.
Он опустился рядом на скамью. Гермиона сидела, уткнувшись взглядом в свои колени, и то и дело заламывала пальцы, всем своим видом выдавая крайнюю степень напряжения. Долохов же, напротив, выглядел слишком спокойным. Он сидел, чуть расставив ноги и сцепив пальцы в замок, и буравил стену напротив. Его расслабленная поза и безразличие ко всему происходящему заставляло девушку нервничать еще сильнее.
Спустя еще минут двадцать одна из дверей с шумом распахнулась, и в атриум практически пулей вылетела женщина в халате целительницы, побежав в коридор.
– Я скоро вернусь, – сказал Долохов и, поднявшись со скамьи, также направился в коридор.
Ожидание давило на Гермиону. Она бы предпочла, чтобы все закончилось сразу, как они пришли. Время от времени в атриуме появлялись новые посетители, двери кабинетов то и дело хлопали, впуская и выпуская пациентов и целителей. Гермиона в какой-то момент даже стала думать, что, может, Долохов все уладит, и ее не будут подвергать этой унизительной процедуре. Но, когда зерно надежды начало давать первые корешки в душе девушки, вернувшийся вскоре следом за целительницей Долохов разбил ее зародившиеся иллюзии вдребезги, сказав:
– Мы следующие, грязнокровка.
Они подошли к кабинету, откуда несколько минут назад выбегала целительница, дверь так и оставалась открытой. На секунду Гермиона замерла в проеме, но, ощутив на спине ладонь Долохова, все же прошла внутрь.
Медицинский кабинет был небольшим и выглядел совершенно обычно – у окна стол, за которым сидела целительница, напротив – кушетка, накрытая больничной простыней, у стен – полки, заполненные различными зельями и свитками. Гермиона и сама не знала, что она ожидала тут увидеть. Возможно, котел и прыгающих вокруг него чертей, готовых сварить ее в кипятке. Ведь ее восприятие происходящего сейчас было именно таким – это был разверзнувшийся ад.
Когда они вошли, целительница, до этого выводившая что-то пером на пергаменте, подняла глаза от бумаг и смерила девушку нечитаемым, каким-то совершенно стеклянным взглядом.
Для нее это обычная работа, не так ли? Просто еще одна процедура. И плевать, что ее, такую же женщину, сейчас лишат очень важной частички, делающей ее творцом новой жизни.
– Фамилия? – спросила целительница.
– Грейнджер, – ответил за Гермиону Долохов, отдав целительнице ее анкету.
Женщина пробежалась глазами по бумаге, а затем бесцветно проговорила, обращаясь к Гермионе:
– Садитесь на кушетку.
Девушка вздрогнула, ощутив на своей спине ладонь вновь подошедшего к ней Долохова. Сейчас каждый ее нерв, казалось, был оголен так, что любое прикосновение чувствовалось, как движение наждачной бумаги по коже. Она проследила взглядом за целительницей, которая прошла к полкам и взяла оттуда пузырек с мутно-зеленой жидкостью. И тут ее будто накрыло словно волной во время прилива.
Гермиона резко повернулась к стоящему позади нее почти впритык Долохову и, заглянув ему прямо в глаза, будто ища островок человечности, шепотом проговорила:
– Умоляю, не делай этого со мной.
Слезы снова заполнили глаза. Дыхание сбилось. Изо всех сил подавляемые рыдания рискнули прорваться наружу в любую секунду.
– Прошу тебя, – продолжила Гермиона, не получив от Пожирателя никакой реакции на произнесенную мольбу. – Я буду принимать зелье каждый день. Я не допущу беременности. Пожалуйста.