– И почему я куда-то должна переезжать? У меня квартира в Подмосковье есть, а у них нету. Кто из нас переезжать должен?
И решила родственников своих, черепах, недотыкомок, проучить. Оформила документы о передаче квартиры в муниципальную собственность. Осталось последнюю подпись получить. И фьють… Толстенная папка. Выхоженная. Ногами своими в венах, в узлах. Ходила, сидела, просила. Зато все бумажечки одна к одной, гладкие, и копии прилагаются. Ну, взялась за телефон. Выложила им, супостатам, все как есть: не хотите за мной ходить, так знайте, никому квартира не достанется: ни Якову, ни Гришке, ни черту, ни мальчишке… Родственники засуетились, примчались умасливать, конфет навезли, пастилы ее любимой, колбасы сырокопченой, сгущенки, водки…
– Куда привезли? – тыкала она пальцем колбасу. – Не разгрызть мне ее, – а через минуту, подержав палку у носа, командовала. – Отрежьте-ка кусочек. Пососу, – и стопку водки хряпнула, как будто и не восемьдесят шесть ей, а пятьдесят.
– Ты что это, бабушка, удумала? – нежно пели родственники, резонно полагая, что бабка после водки окосела. А она – ни в одном глазу.
– А то, что вы меня знать не хотите, а они – хоть похоронят по-человечески! Обещают!
– Ха! По-человечески! – хохотнула одна. – Сунут головой в мешок для мусора и на свалку выкинут. Вот и все тебе похороны.
– Только родные по-человечески похоронить могут, – философски заметил лысеющий внучатый племяш, отправляя в рот колбасу и водку.
И баба Тома испугалась. В мусорном мешке, да на свалку… И платье розовое на нее, наверняка, не наденут. В чем есть, в чулках домашних, в халате в мешок сунут. И на свалку выкинут… Зачем им возиться с чужой бабкой? Мало ли что пообещали?! Мертвые ведь не возвращаются. И не пошла за последней подписью. А родственники поговорили, да разъехались, и все потянулось по-прежнему.
– Была бы у меня дочка… – вздыхает баба Тома. – Она бы меня досмотрела. Не завела детей в свое время. Дурой не будь, – наставляет Раису. – Детей заводи. Заводи детей. Мужики поганьё. Уйдут, а дети останутся, – и впадает в перечисление, как в маразм. – От одного не хотела – пил. От другого не хотела – по девкам гулял. От третьего – просто не хотела. Да, ну его! Некрасивый был. Но прилипчивый. Обманула я его! – и светлеет лицом от воспоминаний. – Пропуск у него на Сахалин был временный, меня повидать. Там, в то время, только по пропускам допускали. Я-то сделала вид, что уехала, а он за мной рванул и обратно его уже не пустили. Как я смеялась!
И как согнутая старая коряга, со скрипом, поднимается подогреть чайник. Машет руками на подскочившую зайцем Раису:
– Сама я, сама. Пока хозяйка.
Двухконфорочная газовая плитка. Правда, конфорка жива всего одна, вторая не разжигается, как ни поддувай. Духовка – шахтерша, темна и черна. Но когда-то Тамара Владимировна в ней умудрялась пироги печь. Теперь какие там пироги, сажа одна. Самодельная столешница к плите присобачена. Токарь знакомый за «трешку» справил. Еще и торговалась с ним, подлецом. Давно в могиле. На том свете чертям бирюльки вытачивает. Из крана в мойку холодная вода – тонкой струйкой. Чайник набрать – забодаешься. Зато горячая так и хлещет. Огнем палит. Холодильник-старичок, пожелтел изнутри и снаружи. Чуть морозит, дедушка. Зато забит едой, на год хватит. На подоконнике в миске лимоны. Из-под воды светят желтыми боками. Придавлены банкой.
– Слышь, Раиса, по телевизору велят лимоны в воде хранить, так они хоть век лежать могут.
Но Раиса видит, то ли в телевизоре врут, то ли бабушка что не так делает, ест лимоны плесень, с концов есть начала. Но бабке что, она слеповата и угощает лимоном в плесени, как королевским лакомством. Еще и ломтик грибковым ногтем подвигает: «Кушай, кушай». Раиса кушает, надеясь, что молодой организм переварит и плесень, и грибок, который суть тоже плесень.
– Много вас, – бормочет баба Тома. – Много вас, кто вы не пойму? Вот ты кто? – вдруг указует она на Раису.
Та вздрагивает, ртом хлопает, как рыба-малёк:
– Раиса, соседка.
– А вот еще одна Раиса… Прям за тобой стоит. Там – Анька-преступница, Витя, малой какой-то, не знаю его и Светлана-покойница и люди, людей-то откуда столько?
– Вы, бабушка, лекарства-то какие-нибудь принимаете?
– Принимаю, как не принимать. Вон, целая ваза с лекарствами!
И впрямь ваза. Чешского стекла. Доверху полна блистерами и коробками.
– Вы бы снотворного выпили и снова спать легли. Поздно уже.
– Ночью-то я не сплю, – машет рукой баба Тома. – В окно смотрю или чай пью, – замирает, голубые глаза туманят слезы. Плачет? Или старческий конъюнктивит? Скребет ногтями клеенку на столе. И вдруг, что-то важное вспоминает. – Слушай, говорят, кто-то последнее дыхание поймать должен, тогда покойник в том человеке оживет. Да не пугайся ты, дуреха. Видишь, родственнички мои меня бросили. Аспиды. Не нужна оказалась. Хоть ты со мной побудь.