За полночь Раиса укладывается на диване. Баба Тома – на узкой девичьей кровати. Открыт балкон и Раиса, боясь, что продует, подушкой закрывает голову. А старушка любит свежий воздух, у нее щитовидка, и та ее душит, когда кислорода ей не хватает.
Просыпается Раиса от нехорошего предчувствия. Сдергивает подушку с лица. Баба Тома стоит над ней с молотком.
– Вы что, бабушка? – кричит Раиса, закрывая голову руками, садиться и прижимается спиной к ковру на стене, подальше от бабки.
– А я-то думала, кто там под подушкой? Ты или не ты? Может, какая другая Раиса? – молоток опустила. – Сидела возле тебя смотрела, смотрела. Думала, кто там может быть? Решила, стукну молотком, тогда и узнаю.
– Знаете, бабушка, если вы меня будете молотком по голове бить… – Раиса не находит слов. Молочно-голубые глаза бабы Томы смотрят по-детски, невинно. Ну, не виновата она, что сразу не поняла, кто под подушкой мог оказаться. – Давайте, я спать к себе пойду, а для вас в магазин утром схожу.
– Сходи, сходи, – радуется бабка. – Пастилы мне купишь. Батона свежего. Подмосковный батон-то бери, – кричит она Раисе уже с порога.
***
Умирала баба Тома в больнице города Одинцово, в старом флигеле с деревянными полами. На рассохшиеся половицы лилась ее кровь, шла горлом. Она раскачивалась и выла. Норовила встать. Пока ее не связали. Привязали к кровати, за руки, за ноги. Отмыли. Она шептала: «Домой, домой хочу».
– Родственники явятся, живо домой выпишу, – грозил своей тени на стене главврач. – Не хватало, чтобы у меня в терапии от гангрены помирал человек.
Но родственники благоразумно не являлись. Во-первых, не знали, кому она оставила квартиру, может, государству отписала, вроде разговор шел. А раз так, зачем ноги бить? Стараться? Сварливая была старушонка, проказница. Во-вторых, предчувствовали, что им ее на руки выдадут. А как с ней больной дома возиться? Гангрена – не шутки. Видно, грибковыми ногтями инфекцию занесла, когда ногу чесала. Пусть лучше в больнице помирает. Все равно помрет.
Хоронили бабу Тому в розовом платье. Родственники расстарались, в благодарность, что квартира им достанется, первым делом документы в тумбочке-холодильнике перерыли, успокоились. На подушку надели розовую наволочку с воланом, бабку до груди укрыли розовым покрывалом. Но из морга домой завозить не стали. Дорого очень. Да и не принято. Из морга сразу на кладбище везут.
Шептались возле могилы:
– Хорошо ей будет лежать, вон рядом генерала хоронят. И место приметное, генеральскую могилу издалека будет видно, когда проведывать придем, – говорили и себе не верили, знали, придут проведать от силы раз. А каждый год навещать, не много ли чести? Кому она мать? Так, чья-то бабка.
В запыленные окна квартиры смотрел летний вечер. Трещали в траве сверчки, и на смородиновом кусте качался деловой воробей. Хорошее место: зеленое, чистое и от Москвы недалеко, полчаса на электричке. Баба Тома вернулась домой. Легкая, как в молодые годы, почти невесомая в розовом платье. Платок старческий с головы долой, тапки с ног сбросила, где мои босоножки? Шляпку с лебяжьим пером у зеркала примерила. Сама как лебедушка, плавная, статная. А эти-то, думали, избавились? Улыбнулась улыбкой девичьей. Нет, всех вас переживу. Никому квартира не достанется. Всех вас, наследничков, повыведу, как тараканов.
Узнаете страх и шепот, шелест шагов и шарканье ладони по стеклу. Будете видеть силуэты в зеркалах, нетронутый хрусталь будет биться к ненастью, картины станут корежиться, а кастрюли выкипать на плиту. Любимых вещей найти не сможете, зато всякая рвань так и будет соваться под руку. Придут к вам болезни, от которых не отвяжетесь, неудачи мелкие, сплетни, слухи грязные. Буду вас учить помаленьку, полегоньку, пока не умаетесь, не поймете, что с силой нездешней вы воюете, а потому не победить ее вам. И так до последнего в роду, до ваших детей и внуков, до кого дотянуться сумею, всех достану, запугаю, повыживу. В этом отныне смысл моей жизни и смерти.
В оформлении обложки использовано изображение с https://pixabay.com/ по лицензии CC0