Сэр Вильям минуту прислушивался.
Затем он встал.
— Пройдите в мой кабинет, — сказал он.
III
В кабинете было темно, но он повернул кнопку электрической лампы под зеленым абажуром, стоявшей на письменном столе.
— Сядьте к этому столу.
Он закрыл дверь и сел рядом с ней.
— Я хотел только сказать вам, Джеки, что мне все известно относительно Ламберта.
Она раскрыла рот, вздрогнула, отодвинулась от него и протянула руки, точно ожидая удара.
— Да, я знаю все, — повторил он.
Тон его был совершенно спокоен. В нем звучала такая уверенность, что она не имела сил отрицать справедливость его слов.
Она не ответила и сидела молча, не сводя глаз с серьезной массивной фигуры мужа.
На камине шумно тикали большие часы; если не считать этого звука, в доме царило абсолютное молчание.
До этого момента она не слышала этого тиканья; теперь звуки его казались ей рядом ударов молота, вколачивающего гвоздь в ее голову.
Он встал и положил перед ней лист бумаги.
Затем он вынул из кармана другой лист и разложил его на углу стола.
— Это черновик того письма, которое я попрошу вас написать, — сказал он. — Если угодно, я прочитаю его вам:
«Дорогой, милый Сесиль, я буду в № 29 в половине седьмого; для меня крайне важно, чтобы вы пришли прежде, чем уедете в оперу. Будьте непременно — у меня есть серьезные причины, в силу которых мне необходимо видеть вас. Всегда ваша Джеки.»
— Возьмите перо и перепишите это письмо, — закончил он.
— Вильям, вы задумали мщение. О, Вильям, я оскорбила вас, я в отчаянии, и…
— Перепишите это письмо.
— Что вы хотите сделать? Почему вы хотите, чтобы он пришел в этот час?
— Перепишите это письмо.
— Как можете вы быть так жестоки, Вильям? Вы отлично знаете…
— Перепишите это письмо.
— Я начинаю ненавидеть вас, Вильям. Я начинаю думать, что вышла замуж за демона, а не за человека.
— Перепишите это письмо.
Мало-помалу железная воля и безжалостная решимость оказали свое могучее влияние на это создание, сотканное из нервов и капризов.
С видимым усилием, против воли, она взяла в руки перо.
— Вы не думаете причинить ему зло, Вильям?
— Перепишите это письмо.
— Пообещайте мне простить его, если я напишу?
— Перепишите это письмо.
Она взглянула ему прямо в глаза, но не выдержала его взора.
Она походила на полузагипнотизированное животное, которое хоть и упирается, но повинуется.
— Ну вот, теперь вы довольны?
Он взял письмо, которое она подала ему, и вложил его в конверт.
— Теперь адрес.
Она написала:
«Сесилю Ламберту, 133 bis, Хаф-Авон стрит». Почерк был неправилен, лихорадочен.
Муж холодно приложил пропускную бумагу и бережно спрятал письмо в портфель.
— Надеюсь, что теперь вы довольны? — с худо скрытой растерянностью спросила она.
— Вполне. Можете вернуться к себе. Миссис Макей получила от меня приказание провести ночь в вашей спальне и наблюдать, чтобы вы не отправили какого-либо письма.
— Миссис Макей! Вы намерены подвергнуть меня унижению нахождения под надзором моей собственной прислуги?
— Идите к себе.
— И вы воображаете, что я подчинюсь приказаниям горничной?
— Идите к себе.
— О, Вильям, кто мог бы подумать в то незабвенное время, что вы станете обходиться со мной так? Если бы мол мать подумала бы…
Он взял ее за руку и подвел к двери.
— Идите к себе в комнату, — сказал он.
И она очутилась в слабо освещенном вестибюле.
IV
Вильям Спартер закрыл за ней дверь и вернулся к письменному столу.
Он вынул из ящика две вещи, купленные в тот же день.
Это был номер журнала и книга.
Журнал был последним выпуском «Музыкального Вестника», содержавшим в себе биографию и портрет знаменитого синьора Ламберта, чудесного тенора, очаровавшего своим голосом публику и приведшего в отчаяние конкурентов.
Портрет изображал мужчину с открытым лицом, довольного самим собой, своей красотой и молодостью, и обладавшего большими глазами, вздернутыми кверху усами и бычачьей шеей.
В биографии сообщалось, что ему было всего 27 лет, что карьера его была сплошным триумфом, что он всецело посвятил себя искусству, и что его голос приносил ему, по самому скромному подсчету, 20.000 фунтов в год.
Вильям Спартер внимательно прочел все это, сильно сдвигая свои густые брови, так что между ними легла глубокая складка, похожая на рану.