Юра не заскучал. Он заслушался. Старушка смотрела в одну точку, туда, где на окно привалилось небо. Лидия Михайловна выговаривалась полностью и это пугало – так порой выговариваются перед смертью. Юра поспешил высказать те слова поддержки, которые обычно вызывают ещё большую горечь.
– Мне поговорить не с кем. Вы вечно злитесь, если я что-то говорю. А подруг у меня не осталось. Те, что есть... зачем им моё брюзжание слушать? Да и подругой можно назвать ту, что готова тебя выслушать... нет, которой ты готова самое важное, тебя волнующее рассказать. А у меня таких нету. Умерли. А вы злитесь. Даже ты злишься. А я ведь просто поговорить хочу. Мне скучно. Мне очень одиноко. Я зажилась.
Мгновенно Юра осознал ту боль, которая толкала Лидию Михайловну на неумелый с ним разговор. Это был не пошлый эгоизм, которым так любят объяснять сложные явления, но отчаяние, что ты теперь лишь объект, которому нужно не забывать пить таблетки. А кому хочется ощущать себя стулом? Устыдившись, Юра проговорил с бабушкой до самого вечера, и проговорил хорошо, на равных, по-дружески, так, что когда Лидия Михайловна отправилась спать, она не вспомнила ни про отсутствующего кота, ни про свои обыкновенные напутствия.
Посреди ночи Юра проснулся от чьих-то шагов. Затем пол корябнула палка. Несколько долгих секунд дребезжал крючок, и тут в дверь пихнули – не рукой, а той самой палкой. Дверь, описав скрипучую дугу, хлопнула о буфет, а затем ещё и ещё, гася амплитуду. На Лидии Михайловне была белая ночнушка чуть пониже колен. Толстые пальцы с толстыми неподстриженными ногтями цеплялись за доски. Волосы разметались и стояли дыбом вместе с лицом.
– Вася не приходил? – спросила Лидия Михайловна и вся задрожала.
– Не приходил, – пересохшей глоткой ответил Юра.
– Ты дырку ему открыл?
– Открыл.
– Чего же он тогда не приходит? – старушка задёргалась, готовая расплакаться от обиды, нанесённой котом.
– Это же кот. Он гуляет по ночам...
– Его днём не было.
– Да придёт, куда денется, – пробормотал Юра.
И тут произошло то, чего парень не ожидал. Лидия Михайловна вдруг устремила взгляд куда-то во входную дверь, будто могла видеть сквозь неё, и, находясь внутри запертого дома, истошно заверещала:
– ВАСЯ! ВАСЯ! ИДИ ДОМОЙ! ВАСЯ!
Старушка поудобней упёрлась палкой в пол и приготовилась закричать ещё громче, так, чтобы перекричать брус, шифер и стекло.
– Бабушка, тихо-тихо! – Юра сбился на умоляющий тон, – не кричи, пожалуйста! Тебя отсюда не услышат – это на крыльцо надо выходить, а там кричать нельзя, ночь на дворе. Ты иди, ложись спать, а я кота покараулю. Дырку я открыл. Когда он придёт, я его к тебе запущу.
Аргументы намеренно были подобраны чёткие, дабы отпугнуть сумасшествие.
– А ты дырку точно открыл? – неуверенно спросила Лидия Михайловна. Ночнушка на ней скрывала что-то помимо тела. Юра не хотел знать что – он боялся, что ему вдруг откроется какая-нибудь червоточина, на дне которой клокочет и воет старческое безумие.
– Точно открыл. Я дырку коту всегда открываю. Ты иди. И надевай в следующий раз тапки. Застудишься.
Старушка ещё немного пораскачивалась на порожке, затем прислонилась боком к косяку, взяла клюку двумя руками – причём взяла с обратной стороны – зацепилась рукояткой за дужку на двери и медленно потянула её на себя. Дверь затворилась. Лунный свет озарил встревоженный буфет.
Покой продолжался недолго. В комнате снова раздались шаги. Парень заранее сел, диван заранее завопил, буфет заранее напрягся, и только дверь грохнула ровно в тот момент, когда её толкнули. На порожке застыла побелевшая Лидия Михайловна. Она не плакала, не тряслась, не проявляла вообще никаких чувств, хотя их-то и надо было проявить. Вместо слов шевелились волосы, которые тянул к потолку невидимый репей. Когтистые пальцы скребли по полу. Старушка невидяще уставилась на Юру и жалобно попросила:
– Можно я его ещё покричу?
'Можно' было из той серии что и 'уже' и 'сама'. Юра распознал ужас человека, только что лишившегося любимого существа. И это было страшно. Может быть – это вообще страшнее всего. Парень как можно ласковее заговорил:
– Бабушка, иди спать. Это же кот. Он вот-вот вернётся.
– Я боюсь, что он уже не придёт.
– Почему? – спросил Юра.
– У нас здесь кошачье гетто. Котов рвут. Со... со... собаки.
С великим трудом Юре удалось уговорить бабушку лечь в постель. Он проводил её до ложа, и, чтобы отвлечь старушку, которую душили тихие подвывания, не нашёл ничего уместнее, нежели подстричь ей ногти. Лидии Михайловне было трудно наклоняться, и она не могла этого сделать. Каждый раз она отнекивалась, но Юра крепко брал в руки большую вздутую ногу, на пальцах которой, как семечки от кожуры, прилипли горбатые жёлтые ногти. Их не могли победить обычные ножницы, поэтому приходилось пользоваться садовыми. Щёлкал металл. Ногти, как осколки луны, летели во все стороны, и Юра тихо убаюкивал забоявшегося человека: