– Ты не переживай. Это же кот. Ночное животное. Он скоро придёт к тебе. Вот увидишь.
Бабушка успокоилась и даже задремала. Как только Юра вернулся к себе, громыхнула крышка от погреба, и на ней очутился большой мохнатый зверь. Вася смотрел на Юру с бесстыдством животного, не знающего, что оно домашнее.
– Сука ты, Вася, – сказал Юра.
Кот послушно проскользнул в комнату, где принялся грызть свои камушки. Раздался возглас, похожий на аллилуйю. Юра с облегчением лёг и попытался заснуть. Через пару минут вновь раздались шаги. Теперь, правда, они не скребли по полу. Дверь превратилась в приоткрытую щёлочку:
– Вася пришёл, – раздался шёпот.
– Да ну? – на Юру нашло неуместное веселье.
– Я его до утра закрою. Нечего шляться. Спокойны ночи.
– Спокойны ночи.
Заснуть Юра не смог. Кот, набивший брюхо, начал проситься наружу. Он царапал дверь, мяукал, даже бодал её мордой, и дверь дрожала, ибо в Васеньке было почти восемь кило кошачьего хулиганства. Лидия Михайловна тяжело сопела, а крючок, удерживающий кота взаперти, звенел легко и чуть-чуть насмешливо. К пятому часу, когда коту ещё не надоело скрестись, а крючку смеяться, Юра подумывал вырвать чёртову дверь и навсегда запечатать кота в погребе. В этом желании его поддерживал молчаливый буфет.
Днём Юра поймал муху. Казалось, она жужжала в доме с начала сезона. Только успокоишься, как насекомое присаживалось на загривок или локоть, выбирая то человеческое место, до которого труднее всего дотянуться. От мухи на коже оставалась невыясненная липкость. Несколько раз Юра сворачивал вручённую ему для общего развития 'Роман-газету' и отправлялся на охоту. Заканчивалась она безрезультативно. Но на сей раз муха попалась и жалобно пищала в кулаке. Теперь она почему-то не вызывала желания раздавить её. Из кулака просили, и Юра не смог отказать. Ладонь разжалась. Ошалелая муха пулей вылетела под потолок, чуть не ударилась об него и села перетирать лапки.
– Ты гди-е? – раздалось из зимней комнаты.
Юра не ответил.
– Ты гди-е?
В вопросе скрывалась беспомощность человека, который не может отыскать того, что ему нужно и потому ощупывающего всё голосом. Но это простое знание, перед которым надо также просто смириться, не хотело усидеть в голове. Внимание уделялось этому 'ты гди-е', особенно едва слышимому комариному 'и', которое зудело над ухом и от которого негде было спрятаться. 'Ты гди-е?' означало тотальную беспомощность одного и такую же беспомощную попытку скрыться другого – трагедия была очевидна, вопроса не требовалось, а то, что вопрос всё-таки был, раздражало больше всего.
– Я здесь, – устало отозвался Юра.
– Хорошо, – в комнате облегчённо вздохнули.
Юра представил то, как если бы бабушку пришлось кормить с ложечки и обтирать губкой. Даже если делать это каждый день, а страшна не губка и не ложечка, а каждый день – будто речь шла о марке дешёвых продуктов – Юра был готов исполнить свой родственный долг. Он бы даже не воспринял это как повинность, но, скорее, как чистосердечную заботу. Ведь она обязательна. Это не требование заплатить по кредиту, а тот неизъяснимый человеческий мотив, от века скрепляющий людей. Юра знал, что на это у него хватит сил, но вот на то, чтобы слушать пищащий 'Ты гди-е' сил не было, и то, что разница между испытаниями была так очевидна, и он не мог пройти слабейшее из них, вновь повергало в уныние.
– Я к тебе иду. Можно?
– Можно конечно! – вздохнул Юра. Он наблюдал за мухой.
Лидия Михайловна пребывала в полном здравии и после обеда даже отправилась на короткую прогулку по участку. Когда она вернулась, то долго чем-то стучала на крыльце. В дверь проснулась рука с какой-то пластмассовой дребеденью. Такую часто находишь на огороде.
– Ты не знаешь, что это?
– Не-а.
Рука метнула снаряд, и тот противно заскакал по деревянному полу. Юра терпеливо поднял что-то вроде трубки и положил её на буфет.
– Ну и зачем было кидать-то?
– Что кидать? – раздалось с крыльца.
– Палочку эту.
– Ну так пусть лежит!
Дыхание. Главное – дыхание. Раз, два, три. Юра чувствовал, что его переполнило почти до краёв. Он боялся, что вовремя не сможет раскрыть рот и тогда его просто разорвёт. Хотелось закричать, вырвать клок волос и измочалить о стену кулаки, но что-то не давало этого сделать. Это 'что-то' медленно убивало Юру.
– Ты есть не хочешь ещё?
Со стоном, вразвалочку, Лидия Михайловна поднялась по крыльцу. Каждая его ступенька молчала.
– Что будешь на ужин? – спросила бабушка, упав на стул.
– Да цветную капусту яйцом залью. Устроит? – приступ потихоньку затухал.
– Есть рис, курица в морозильнике. Гречка есть. Можно курицу с гречкой...
– Если тебя устроит, могу цветную капусту яйцом залить, – громче повторил Юра.
– Суп с горбушей можно. Она в правом отделении буфета. Консерва я имею в виду. Хочешь суп с горбушей...?
– Тяжело.
Лидия Михайловна внимательно посмотрела на внука:
– Со мной тяжело? Такая уж у тебя бабушка! Старая!
Женщина подтрунивала. Юра тоже усмехнулся. Когда родственники сошлись на капусте, говорить стало не о чем, и скучающая старушка спросила:
– У вас как, гулянка сегодня намечаются?
– Какая гулянка? – не понял Юра.
– Серёжа, Илья, Паша. Пойдёшь сегодня гулять?
– Слушай, а тебе зачем об этом знать?
– Мне нужно знать – волноваться или нет.