Должна ли она винить себя за то, что отпустила его? И могла ли она его удержать? И что мешало ей пойти с ним — только ли та печальная инертность, из-за которой женщины уже тысячи лет лишь глядят вслед уходящим мужчинам и не бросаются за ними?
Выходит, прошлое может изменяться, часы незаслуженного счастья могут уходить из него, точно их и не было, безжалостно вытесненные воспоминаниями о собственном глупом самодовольстве!
Время не проходило, у него больше не было меры. То, что наступали день или ночь, не имело значения, ведь у ее ожидания не было никаких сроков. Если Эди погиб, она тоже погибла. Ее утешало лишь то, что без него ей будет легче расстаться с жизнью. И еще, пожалуй, окрепшая только теперь уверенность, что она любит мужа, ибо из всех скорбей только скорбь по любимому перестает быть жизнью, она становится смертью, которую человек понемногу дарит себе. Жизнь, которой живут в ожидании, для нее кончилась, теперь она ощущала в себе лишь медленно нарастающий вселенский холод. Только умирающие знают, что это такое — умирать, они способны поверить, что умирают.
Лишь после второго звонка она пошла открывать дверь. Это была Мара. В дорогой серой шубе, накрашенная. Релли не любила ее, никогда не любила. Это вполне в ее духе, подумала она, заявиться сюда именно сейчас и именно в таком виде.
Впустила она ее не сразу.
— Для вас пока ничего нет. Если бы вы позвонили, вам не понадобилось бы ехать так далеко.
— Я думала, мой муж уже у вас. Я подожду его здесь, если позволите, — сказала Мара. Она медленно расстегнула шубу. Тогда Релли наконец предложила ей раздеться.
— Я хочу вам кое-что сказать. Вассо был в отъезде. Ему пришлось изменить внешность. Вы понимаете. Он должен прийти сюда, чтобы здесь принять обычный вид. В таком виде, как сейчас, он не может явиться домой. Поэтому я хочу подождать его здесь. К поезду мне подходить нельзя, понимаете? Вы разрешите мне подождать здесь?
Релли провела ее в комнату Эди. Она не любила этих людей с их вечными секретами, приходившими теперь к ним в дом по уговору с Дойно. Вассо был умен, вежлив и сдержан, он приходил два, три раза в неделю, чтобы забрать почту. Иногда вместо него приходила Мара. Несколько раз появлялись люди, незнакомые, застенчивые, и спрашивали Вассо. Их оставляли в доме, покуда Вассо или Мара не приходили за ними.
— А Эди нет? — спросила Мара.
— Нет. Он ушел к шуцбундовцам.
— Вот уж куда ему никак нельзя было ходить! Мы же с ним договорились, что он ни в коем случае не должен компрометировать себя. Только так он может помочь нашему делу. Дойно в свое время все ему объяснил. Не понимаю, как он мог забыть.
Релли взглянула ей в лицо, точно только сейчас увидев ее.
— Мы были, как вы это называете, «крышей» и «явкой». Теперь вы больше не сможете использовать нас, а ваша революция, которую вы делали все это время, провалилась. Ваша «крыша» ушла в шуцбунд, к социалистам, ваша «явка» нарушила дисциплину, она борется, стреляет, и в нее стреляют тоже. А в это время ваш муж, профессиональный революционер, переодевается и уезжает, а вы маскируетесь под светскую даму и путаете нашу квартиру с перроном вокзала!
Мара ответила не сразу. Она боролась с желанием немедленно встать и уйти. Релли избалованная женщина. Когда избалованным людям приходится страдать слишком долго, в них просыпается жестокость. Немного погодя она сказала:
— Я не знаю, жив ли еще Вассо. Он тоже не выдержал, поехал хотя бы на несколько дней к себе на родину, чтобы самому все увидеть и услышать. Опасность того, что его узнают, очень велика. Я не знаю, жив ли он еще. Я должна его здесь дождаться, но я могу посидеть в кухне или в прихожей, если я вам мешаю.
— Мне все равно, — ответила Релли.
Медленно наступал вечер. Стены, казалось, источали клубы темноты, постепенно заполнявшие комнату. Какое-то время они словно обходили Релли, стоявшую в оконной нише, но потом добрались и туда.
Релли сказала:
— Если вам нужен свет, выключатель слева. Разве Вассо не должен уже давно быть здесь?
Мара, закрыв глаза от яркого света, сидела, прислонившись к стене.
— Да, он уже должен был бы быть здесь, но поезд мог опоздать. Или трамвай опять ходит только до парковой зоны, и ему пришлось оттуда идти пешком.
— Вы не хотите позвонить на вокзал? Возможно, поезд действительно опоздал и еще не пришел. Может быть, они вообще не ходят через границу.
— Нет, спасибо, я звонить не буду. Вы, вероятно, давно ничего не ели — может быть, выпьем чего-нибудь?
Они прошли на кухню. Вскоре к ним присоединился и Штеттен.