Выбрать главу

Город был расположен не так далеко от границы, впрочем, он был близко от многих границ. Здесь пересекалось множество путей, это был город встреч. В таком городе зрели и осуществлялись решения, находящие отклик в других местах.

Только эмигранты думали, что дела делаются там, где живут они, где они принимают свои решения. Ибо каждая страна, где они жили, становилась для них ничейной землей, ибо ни на какой почве они уже не могли укорениться, легко забыть законы роста. Они забыли бы даже смерть, если бы смерть забыла об этих людях без корней так же быстро, как забывает родина.

3

Свои первые контакты с эмиграцией Йозмар устанавливал неохотно и почти против воли. Но его тянуло к людям, знавшим то, чего нельзя было узнать дома. Его приятно возбуждала мысль, что он мог рассказать им об операциях, в которых участвовал сам, с такими подробностями, говорить о которых было строжайше запрещено. И, отчасти, это было возбуждение, порою возникающее у участников конгресса: здесь, в одном небольшом помещении, можно встретить многих из тех, кого знаешь и давно не видел, и многих, о ком только слышал. Ему велели избегать встреч, но так уж получилось, что он встретился со всеми.

Он читал документы хоть и составлявшиеся для страны, но даже ему никогда не попадавшие в руки. Все, что писалось в них о положении в стране, было неверно, это он знал с самого начала. Он должен был знать это лучше их, эмигрантов. Но потом он уступил, признав, что неверно понял линию партии, не вдумался в ее оценку ситуации. Ему объяснили, что в этой его ошибке, этом — пока еще не очень значительном — «уклоне» виноват не он, а Зённеке, и предложили признать и это. Он, конечно, стоял за Зённеке, но уже не очень твердо.

И тут была Ирма. Зённеке любил ее, но это его личное дело. Она уехала из страны вскоре после пожара рейхстага[68]. Всякий раз, когда Зённеке выезжал за границу, он встречался с ней. Он наверняка говорил ей о своих сомнениях и разочаровании в «линии», о таких вещах, о которых не говорил даже Йозмару. Почему же она сообщила об этом другим, «донесла»? И если ее верность партии настолько превосходит ее любовь, то почему же она до сих пор не рассталась с ним?

А Зённеке, которого так часто упрекали в осторожничанье и перестраховке, — неужели он ничего не замечал? Или, может быть, у такого человека и любовь играет какую-то особую политическую роль? От этой мысли Йозмару стало страшно: он был еще очень молод.

Зённеке, как всегда, пришел на встречу в кафе минута в минуту, с ним была Ирма. Йозмар решил не открывать рта, пока она будет тут. Она вскоре ушла. Зённеке был очень спокоен, но задумчив, почти печален.

— Ты был прав, Йозмар, Ирма проболталась, но без злого умысла, просто чтобы придать себе весу, она еще слишком молода. А в общем, ничего страшного нет, скрывать мне нечего, так что отобьемся.

— Да, — согласился Йозмар, хотя и не понимал, от кого нужно отбиваться. Ведь с партией не борются. Она всегда права, и тот, кто против нее, не может быть прав, даже Зённеке.

— Конечно, если партия решит иначе, я подчинюсь. Но на этот раз — с полным сознанием того, что любой пролетарий, сидящий в концлагере, может плюнуть мне в лицо, потому что он оказался мужчиной, а я — трусом. Ибо теперь-то я прав. И если я и теперь уступлю, то…

Зённеке умолк. Какое-то мгновение он разглядывал Йозмара, оббитую мраморную крышку столика, за которым они сидели, потом взгляд его задержался на непонятном, трудно произносимом заглавии чешской газеты в руках у старика за соседним столиком. Казалось, он пытается навсегда запечатлеть в памяти эти картины, а с ними — и воспоминание об этом дне, когда ему впервые пришло в голову, что его предали и оставили одного и что договаривать как эту, так и любую другую фразу не имеет смысла. Но он не собирался ничего запечатлевать, его взгляд скользил от предмета к предмету просто потому, что только вид безразличных вещей мог его успокоить.

Йозмар проводил его до дома, где должна была состояться беседа Зённеке с руководством. На прощанье Зённеке сказал:

— Не бойся, Йозмар, скандала не будет. Если надо, я подчинюсь.

Йозмар быстро сказал:

— Дойно и Вассо, они здесь оба. Может быть, тебе лучше поговорить с ними, прежде… прежде чем принять решение.

— Ох уж эти оба! Каждый из них даже от самого себя скрывает, что думает в действительности, и подчиняется чаще, чем от него требуют. Кроме того, уже поздно, меня ждут!

4
вернуться

68

27 февраля 1933 г.