Фон Клениц снова стал серьезно думать о карьере, прочное место в новой армии, рейхсвере, было ему обеспечено. После одного из выступлений фюрера нового движения, стремившегося к власти, он вместе с другими офицерами создал тайную группу, целью которой было: распространять в армии идеи фюрера, способствуя достижению того идеального состояния, которое фюрер называл «вооруженной нацией».
По чьей-то неосторожности о группе заговорили, ее создателей обвинили в государственной измене и предали Имперскому верховному суду. Судили их не строго: они получили от одного до двух лет заключения в крепости. В крепости Клениц и его товарищи впервые встретились с врагом в непривычной обстановке — лицом к лицу. О коммунистах у этих юных офицеров было предельно ясное представление. Обнаружив, что оно не имеет ничего общего с действительностью, они испытали такое потрясение, что некоторые из них усомнились в правильности даже самых незыблемых своих идей. Они решались даже вступать в дискуссии с коммунистами, особенно если те происходили из хороших, а тем более — дворянских семей. И стали всерьез подумывать, что вполне могли бы стать офицерами, а позже — и генералами в армии пролетарского государства. Трое из восьми офицеров приняли решение и в конце срока заключения подписали открытое письмо, составленное, впрочем, не ими, в котором уведомляли армию и весь немецкий народ, что порывают с национал-социалистской партией и вступают в ряды коммунистического движения, ибо лишь оно способно принести людям национальное и социальное освобождение.
Фон Клениц не был одним из этих троих. Он не порвал личных отношений с перебежчиками, но осуждал их поступок, граничивший, по его мнению, с изменой. Коммунистические идеи казались ему не только ошибочными, но и слишком сложными и запутанными. Ему не удалось дочитать до конца ни одну из теоретических работ. Это было скучно. Лишь одну вещь он дочитал до конца и перечитал дважды и трижды. Но это была не теория, а письма, Роза Люксембург писала их в тюрьмах. Эти письма произвели на обычно столь уравновешенного и не слишком чувствительного фон Кленица такое сильное впечатление, видимо, еще и потому, что он читал их в тюрьме. Но решающую роль сыграло другое: в разговорах с близкими и товарищами он не раз высказывал сожаление, что не был «вместе со всеми» той ночью, когда убили эту женщину, потому что о ней у него сложилось настолько ясное представление, какое дает лишь миф о враге. Для него она была заклятым врагом: маленького роста, с плохой фигурой, уродина, еврейка, да еще из Польши, мегера, еврейская свинья, ведьма — поистине заклятый враг! Впервые фон Клениц испытал такое смятение чувств и мыслей, что оно показалось ему болезнью. День за днем он ждал, что это пройдет. Но тщетно.
Узнав, что Зённеке был близким другом этой женщины, он попросил отпустить его из крепости на один день. Он не договорился о встрече, поэтому ему почти весь день пришлось ждать, когда Зённеке вернется домой. Он попросил разрешения не называть своего имени; ему нужно лишь узнать кое-что, так сказать, в личном плане: какой была Роза Люксембург в жизни, не как политик, а как человек, как женщина?
Зённеке помнил имена и фотографии всех людей, участвовавших в убийстве великой революционерки, — все они еще были живы, и он знал это, но этот молодой человек, судя по выправке и манерам — хорошо вымуштрованный офицер, был ему незнаком.
— О Розе Люксембург я рассказывал сотням людей, а если считать выступления на собраниях — то и тысячам. Почему мне так трудно говорить о ней с вами? Вы — один из ее убийц?
— Нет! — поспешно возразил фон Клениц. И смущенно добавил: — Н-нет.
— Но могли стать им и даже чуть не стали, так?
— Сожалею, но я уже сказал «нет», и мне нечего добавить, господин депутат рейхстага.
Они помолчали, потом Зённеке начал свой рассказ. Он обращался не к молодому человеку, чинно сидевшему перед ним, а к книжным полкам, к самому себе. Прошлое возвращалось, для него оно всегда оставалось настоящим, освещая ему — и только ему — дорогу. Только он до сих пор ощущал боль, он один осиротел после ухода этой великой женщины. Для других ее уже двенадцать лет не было на свете, для него она все эти двенадцать лет продолжала умирать.
Гость встал, щелкнул каблуками:
— Чрезвычайно вам благодарен, господин депутат рейхстага. В следующий раз я представлюсь вам по всем правилам. — Он снова щелкнул каблуками, поклонился и вышел.