Лишь утром, хмурым зимним утром, перед самой посадкой в поезд, его руки опять стали нежными. Пять недель спустя ей сообщили, что его самолет был сбит и он сгорел вместе с ним. Нет, тело увидеть нельзя. При такой кончине от тела, строго говоря, ничего не остается.
В первые дни она словно застыла, ничего не говорила, не двигалась, ушла в себя. Слез не было. Слова сочувствия не трогали ее, возможно, они даже не доходили до ее слуха, она не замечала, что ее силой укладывали в постель, кормили, поддерживали в ней жизнь. Когда оцепенение наконец стало проходить, появились слезы. Им не было конца. Казалось, что со слезами из нее уходит жизнь. Но они прекратились так же неожиданно, как и начались. Она не желала больше говорить об Эрвине и не позволяла никому упоминать о нем, о его жизни и смерти. С близкими Теа стала резка и жестока. В те дни она, так сказать, выпала из гнезда и не желала в него вернуться.
Ленгберг, замещавший тогда их домашнего врача, установил у нее беременность. Запретив ей делать аборт и говорить что-либо родителям, он предложил ей стать его женой. Он давно уже любил ее и, собственно, ни на что не надеялся, но в данной ситуации он мог бы стать «эрзацем» — как бывает эрзац-мед или эрзац-маргарин. Он даже рад, сообщил он, что она в положении, потому что у него есть все основания подозревать у себя бесплодие: грехи молодости и так далее.
Он не пытался утешать ее. Она поняла, что этот человек, живший с ощущением несмываемого позора, с каким-то тщеславным цинизмом видит в ней единственное средство избежать смерти. И этим он привлекал ее. Она приходила к нему еще, а потом дала согласие. Ей хотелось уйти из дома как можно скорее, хотелось, чтобы у ребенка был отец — и они поженились.
Но ребенок родился мертвым.
Какое-то время они еще прожили вместе, а потом разошлись. Его любовь, на которую она не могла ответить, была для нее невыносима. Некоторое время она пребывала в каком-то сумеречном состоянии. Случайная встреча с одним из бывших товарищей Эрвина — они служили в одной эскадрилье — изменила ее жизнь. Она стала его любовницей — так уж получилось. Похожим образом возникали и другие романы. Иногда она даже влюблялась, нелепые надежды зарождались в ней — и умирали снова. Вспоминать о них не хотелось. Главное — никаких глубоких чувств, чтобы потом не страдать. А годы шли, как у всех, как у женщин, которые любили, имели детей, как у женщин, у которых не убили на войне единственного любимого мужчину.
На другой день пришел Ленгберг. Он тщательно обследовал Йозмара, сделал ему перевязку — в последний раз, все уже почти зажило, — принес ему витамины.
— Как пациент вы меня больше не интересуете. В остальном же — знаете, с кем я о вас разговаривал? Не бойтесь, вам ничто не угрожает. Вы наверняка знаете поэта Йохена фон Ильминга, по крайней мере, слышали это имя — кто ж его не слышал! Стальной соловей, энное издание. Ваша фамилия ему ничего не говорит, но он думает, что знает, о ком речь. Я повторяю, вам нечего бояться, господин Гебен. Фон Ильминг — мой старый пациент. Мальчики, они, знаете, сильно выматывают мужчин, ну а я восстанавливаю их мужскую силу. Видите, я только что выболтал вам врачебную тайну. Это у меня такая привычка. В общем, я должен передать вам, что некий известный вам господин, некий весьма известный Зённеке изволит сейчас прогуливаться по Праге. Вашего лидера чуть не поймали, но чуть-чуть, как вы знаете, не считается, его голыми руками не возьмешь!
— Я не знаю господина фон Ильминга, — сказал Йозмар.
— Вам следовало бы знать его, и вообще его давно пора внести в путеводитель и отметить тремя звездочками как достопримечательность. Он — друг этого дома, Теа давно могла бы пригласить его зайти.
Доктор был высок ростом, тучен и очень подвижен. Во время разговора он так выставлял вперед свою огромную грудную клетку, точно готовился сокрушить какое-нибудь препятствие. Йозмару он не нравился, ему претила эта напускная простота прусского офицера-резервиста, легко узнаваемая по неизгладимой привычке к шаблонным выражениям и нагловатой интонации.
— Давайте поговорим как мужчина с мужчиной, господин Гебен. Вы так и не сделались любовником вашей очаровательной хозяйки. С другой стороны, помочь вам выбраться отсюда за границу — за любую, какую пожелаете, — может только один человек, это я. Полюбите Теа, и тогда я, скажем, месяца через полтора отправлю вас в спальном вагоне в Цюрих.