Я попытался бы думать о том островке, о море: вот парусная лодка пересекает бухту, и парус у нее белый-белый. И ни души кругом, и в лодке тоже. Только синее небо да синее море, легкий мистраль и крохотный остров с двумя деревьями. И парусная лодка в бухте. И — закрыть глаза, чтобы эта картина не пропала, и погрузиться в нее, как в сон.
Он проснулся — вероятно, его разбудил храп Карела. Тот лежал на диване — голова внизу, ноги на подлокотнике, левой рукой ухватившись за край стола, правая, сжатая в кулак, — на груди. Это напомнило ему пробуждение в лагере: голова была совершенно ясная, между сном и бодрствованием не было никакого перехода, от сна и следа не осталось. Зённеке погиб, Вассо погиб. Пал и многие другие либо погибли, либо отбывают ссылку.
— Ничего я не подпишу! — воскликнул Зённеке и хлопнул себя рукой по карману, чтобы удостовериться, что авторучка еще на месте. — Ничего! Этого человека сами же русские и прислали, он имел больше власти над Германской партией, чем все мы, вместе взятые. Еще полгода назад, на конференции, без его одобрения не читался ни один доклад, а теперь мы должны заявить всему миру, что сами выдвинули его, проявив при этом «непростительную доверчивость»? Вы что, с ума сошли? Я этого подписывать не буду.
— Заявление мы уже отослали и, как обычно, проставили там и твое имя среди всех подписавшихся, — сказал постпред, осторожно отодвигаясь от Зённеке вместе со стулом.
— Тогда пошлите опровержение!
— Герберт, ты хочешь погубить не только себя, но и всех нас!
Зённеке оглядел их, одного за другим — лица у всех помертвели. Стоит ему закрыть за собой дверь, как они наперегонки бросятся к телефону, чтобы скорее, как можно скорее донести и громко, с наслаждением от него отмежеваться. Он сразу поехал на завод шарикоподшипников, нашел в инструментальном цехе немецких рабочих: они еще не знали, что он — человек конченый. Он хотел попросить кого-нибудь из них приютить его на ночь, спокойно написать кое-что, подумать, как лучше добраться до латвийской или финской границы.
Он не заметил, что один из них осторожно вышел и вернулся через несколько минут. Кто-то прошептал ему на ухо:
— Зённеке, уходи, быстро! Против тебя что-то затевают. Беги, не навлекай на нас беду! — Это был молодой рабочий, которого он знал еще по Берлину.
Потом он пять часов стоял в очереди, чтобы купить билет в Минск. И вместе с другими пошел прочь, когда объявили, что билеты кончились. Было около двух часов ночи.
Он ходил по городу, потом добрел до большого парка на окраине. Задержали его около семи утра — за бродяжничество, потому что у него не было никаких документов. Но только через двое суток милиция наконец выяснила, что за рыба попала в ее сети, и немедленно передала его ГПУ. Допросы начались через двадцать семь дней. Все было подготовлено, ему оставалось лишь подписать, другие уже подписали, так что зачем терять время, процесс состоится через двенадцать дней. Запираться было бесполезно, скрываясь под маской коммуниста, он всегда был врагом рабочего движения и Советского Союза, пользуясь доверчивостью Германской партии, он коварно проник в самые высшие органы ее руководства. Став еще в 1923 году агентом нацистов, он и позже поддерживал постоянную связь с нацистским режимом — через агента гестапо майора фон Кленица и через Йохена фон Ильминга, по заданию которого наладил контакты с русскими заговорщиками, многие из которых уже понесли заслуженное наказание, а остальным это предстоит; он неоднократно проникал на территорию Советского Союза, всякий раз с фальшивыми документами; пытался ликвидировать Германскую партию — это он, Зённеке, выдал гестаповцам Альберта Грэфе и его товарищей, а потом ликвидировал важнейшую секцию Штёрте; он пытался создать свою фракцию среди немецких эмигрантов в России, чтобы подготовить покушение на советского вождя. Свидетели обвинения: Ирма Беллин, его бывшая секретарша и любовница; писатель Макс Кирхер; обвиняемый по тому же делу Пал Ковач; Пауль Геллер, по прозванию «Бородка»; немецкие рабочие Харьковского тракторного завода, Московского завода шарикоподшипников и другие. Его дети, Карл и Клара Зённеке, тоже находятся под подозрением, но дела против них можно и не возбуждать, можно даже разрешить им сменить фамилию, если отец признает, что игра проиграна, и выполнит свой последний долг перед отечеством всех трудящихся, оказав помощь следствию и подписав протокол, чтобы можно было, не теряя времени, приступить к подготовке процесса. Время на размышления, если это так уж необходимо, тоже может быть предоставлено: двадцать четыре часа.