Его привели в другое крыло огромного здания. Это была уже не тюрьма — лестницы были широкие, застеленные коврами. Его отвели в красивую ванную комнату, велели снять и выбросить все, что было на нем надето, и вымыться — основательно, но быстро. Его больше не оставляли в одиночестве — пришел парикмахер, он побрил, подстриг его и помыл голову; ему обрезали ногти и натерли кожу каким-то слишком сильно пахнущим одеколоном, дали хорошее, теплое белье, модную рубашку и галстук к ней, правда, слишком пестрый, темный костюм, который был ему широк, и прочные, хотя и слегка поношенные башмаки; в довершение всего выдали два носовых платка и пачку сигарет.
Поездка в закрытой машине длилась несколько минут, сориентироваться он не сумел, а у сопровождавших не хотел спрашивать, но, по-видимому, они были где-то в центре города. Впрочем, людей в формах вокруг него сменилось немало, прежде чем его ввели в чей-то просторный кабинет. Там его оставили одного и попросили подождать. Минут через двадцать — время показывали часы с маятником, стоявшие за необъятным письменным столом, — появился и его хозяин. Вассо не слышал, как он вошел.
— Я вас знаю, товарищ Милич, я был на ваших курсах, только давно, очень давно. Вы меня наверняка не помните, я был одним из многих, не самым умным и не самым интересным.
Вассо узнал его.
— Я помню вас. Глаза у вас все те же — умные, хитрые, и вы уже тогда покусывали нижнюю губу — вот так, как сейчас. Вы были из умных, хотя и не были самым умным и самым интересным. Вам повезло: самый умный погиб, самый интересный погиб, а вы живы.
— Неплохо! — добродушно рассмеялся собеседник. — Неплохо! Значит, я жив и процветаю, потому что был не самым умным и не самым интересным из ваших учеников. Неплохо. Но все-таки вы причисляете меня к умным?
— Да. Вы однажды очень хорошо ответили на вопрос — мы разбирали тактические ошибки Германской партии в тысяча девятьсот двадцать третьих — двадцать четвертых годах, товарищ Мирин.
— И вы до сих пор помните это?
Вассо поглядел на него: вот он стоит, немного покачиваясь на носках, среднего роста, хорошо сложенный, светлые, пепельные волосы расчесаны на пробор над широким чистым лбом, лицо полнее, чем тогда, даже, пожалуй, полнее, чем нужно, кожа гладкая, загорелая — возможно, он только что побывал в одном из тех санаториев, где Джура безуспешно разыскивал простых рабочих, возможно, много занимался спортом. Мирин был хорошо одет, послы считали за честь привезти ему из-за границы что-нибудь из лучших товаров. Кто же не знал, что Мирин — особый секретарь «величайшего вождя всех времен»?
— А теперь — к делу, товарищ Милич! Ваша партия развалена до основания, все эти времена года — странно, кстати, почему они выбрали себе именно их немецкие названия? — эти люди завели партию в тупик. Во-первых, конечно, по недостатку способностей, но, возможно, есть и иные, более подозрительные причины. Подозрительно выглядит, например, то, что вас полностью отстранили от участия в руководстве, хотя, с другой стороны, вам повезло, потому что теперь вы могли бы взять руководство на себя. Мы могли бы оказать вам это доверие. Я говорю: «могли бы», это значит, что вам придется выполнить некоторые условия. Выполнив их, вы сможете поехать в санаторий, в Крым или на Кавказ, к вам вернется жена, и через три-четыре месяца вы отправитесь за границу, чтобы из Вены или из Праги руководить реорганизацией партии, крепко взяв дело в свои руки. Я подчеркиваю: крепко. Тут, на столе, в зеленой папке вы найдете точный текст условий, а в красной — бумагу, на которой напишете письмо и заявление. Можете не торопиться. У вас два часа времени. Если все будет в порядке, вам не придется возвращаться туда, я говорю: «возвращаться», но вы знаете, что это означает. Итак, до встречи через два часа!
Вассо сел за стол и пододвинул к себе зеленую папку. Три листа бумаги с машинописным текстом, поправками и замечаниями, сделанными незнакомым ему почерком. Все параграфы были пронумерованы. Девять параграфов, которые он должен выполнить, если хочет остаться жить.
Конечно, ему не терпелось узнать, что там, в этих параграфах, но времени у него было целых два часа. Он откинулся на стуле, вытянул ноги, положил очки на стол. В комнате было тепло, даже слишком, он впервые за много месяцев не мерз. Женщина, сопровождаемая человеком в форме, привезла на тележке бутерброды, пирожные, чай и водку. Вассо решил ни к чему не притрагиваться до тех пор, пока не прочтет условия. Он встал, подошел к окну и отодвинул тяжелые гардины. Вдали виднелся мост. Фонари были слишком слабые, их отражения в воде он не видел. Он пожалел об этом, словно ему очень важно было увидеть реку.