В этой крохотной камере Вассо прожил еще тридцать пять дней, последних дней своей жизни. Он начал было снова сочинять письма, но через несколько дней бросил, после того единственного письма, которое было адресовано не Дойно. Он долго мучился, пытаясь вспомнить имя адресата, но это ему так и не удалось. Однако он отчетливо видел светловолосого юношу, его покрасневший лоб, мебель в его комнате с балконом. «Этого письма, мой славный товарищ, ты никогда не получишь. Тому есть причины, имеющие отношение и к тебе, и к тому разговору, который мы вели с тобой шесть лет назад. Мы разговаривали ночью, перед твоим отъездом ко мне на родину, и пытались найти истину. Я сказал, что нам нельзя испытывать сострадание, а ты усомнился в этом. Мой путь, насильственно сокращенный, подходит к концу. У того, кто умирает так, как я, остаются недоговоренными многие разговоры, но именно наш с тобой разговор нашел хорошее завершение в моей смерти: я умираю без сострадания, да, я умираю, потому что не хочу, чтобы мне сострадали. И остаюсь тем самым верен не только себе, но и нашему делу, ибо…» Тут письмо обрывалось, потому что Вассо вдруг посетило необычайно ясное и отчетливое воспоминание. Он вновь увидел рыжего человечка — да, тот был уже не молод, лет пятидесяти, — на пограничном вокзале в Базеле; он стоял перед человеком в форме, который смотрел на него сверху вниз с насмешкой и презрением, а человечек со слезами причитал:
— Что же вы делаете, что вы со мной делаете, ну пожалуйста, сжальтесь, что же со мной будет, умоляю вас! — и в жутком отчаянии молотил себя кулаками по голове.
Так вот что это было. Вассо разбудили тогда его причитания, это был, видимо, еврейский беженец. Вассо стоял у окна купе, размышляя, не стоит ли вмешаться, но это было бы против правил конспирации, требовавшей не привлекать к себе внимания. Он не имел права сострадать горю одного-единственного человека. Вассо был счастлив, что вспомнил об этом, теперь ясно, почему этот человечек явился ему таким странным образом через несколько часов после отъезда Мары, когда он остался в одиночестве, дожидаясь неотвратимого конца. Теперь, когда тайна была раскрыта, этот его странный товарищ по одиночеству должен исчезнуть.
Но он не исчез даже в те два дня, которые провел в его камере Карел.
Однако Вассо больше не сочинял писем. Он все больше отдалялся от всего, что наполняло его взрослую жизнь, — в нем оживали картины, звуки детства и ранней юности. Отчетливее всего вспоминалась местность: река, ивы, фруктовые сады, осеннее жнивье и размытые дождем проселочные дороги. Иногда в этих картинах он видел и себя, своих родителей, брата, девушку, которая умерла молодой, Мару. В ушах у него звучали крестьянские песни, раздавался лай собак — он жадно вслушивался во все звуки, вглядывался в этот мир застывших картин. Все было неподвижно, даже время.
Его четырежды водили на допрос, он молчал. Они и не подозревали, что он уже слишком далеко от них и что никакая их сила, ни крики, ни безжалостно яркий свет не возвратят его из родной деревни.
После четвертого допроса к нему в камеру пришел человек, представившийся врачом. Прежде чем уйти, он шепнул ему:
— Будьте осторожны, товарищ. Сумасшедшие дома во всем мире — ад, а у нас тем более. Возьмите себя в руки, попытайтесь надеяться, к вам придет отчаяние — и это будет нормально. Вы хотя бы слышите меня?
— Вы правы, у меня нет отчаяния, потому что нет надежды.
— Но это-то как раз и не нормально. Только мертвые да душевнобольные в последней стадии не способны надеяться — или отчаиваться, что, в сущности, одно и то же.
— Да, я уже мертв.
— Нет, человек не мертв, если он не хочет этого. Для этого он должен умереть или убить себя.
— Нет, вы не поняли. Для тех, в ком я буду жить, я уже мертв, для них моя дальнейшая жизнь уже началась.
— Вы действительно сошли с ума! — воскликнул врач, но тут же поправился, услышав шаги приближающегося охранника: — Нет, вы только симулируете, вы совершенно нормальны. Совершенно!
После этого разговора рыжий человечек начал приходить снова, особенно по ночам, так как холод не давал Вассо уснуть.
Он не спал, когда они пришли за ним; ему показалось, что путь был долгим. Ну вот, наверное, и последний коридор, подумал он и остановился. Один из сопровождающих сказал беззлобно: