Он упаковал чемодан, который должен был отправить служитель. Остальные вещи были уже у Штеттена.
Спал он совсем недолго и поднялся рано, ему хотелось найти Густи Ланер. Старый адрес не пригодился. Густи снимала комнату в квартире вдовы, фрау Губер. Вдова уже шесть лет как переехала, а консьержка не помнила уже куда. Он уговорил юного чиновника из полицейского комиссариата найти ему новый адрес в «сведениях о переезде». Вдову все равно нелегко было найти, она вышла замуж и сменила фамилию. Но она вспомнила Густи, правда, лишь в связи с ее весьма странным исчезновением. Она назвала ее самоубийцей. У фройляйн Ланер был поклонник, итальянец. Весьма изящный господин, он хотел на ней жениться, но, к сожалению, он был еще не разведен. И тем не менее все у них было хорошо, ни дать ни взять жених с невестой. Но однажды ночью, дело было весной, фройляйн бросилась в Дунай, неподалеку от Императорского моста.
— А на шее у нее было дорогое жемчужное ожерелье, которое несколько дней назад ей подарил жених. На мой взгляд, все это очень странно. До какого же отчаяния должна дойти молодая женщина, чтобы броситься в воду в жемчугах. Видно, несчастье какое-то случилось!
Короче говоря, ее вытащили из реки и доставили в клинику, с ней ничего не случилось, просто ее психическое состояние требовало медицинского наблюдения, так тогда сказали. В квартиру она не вернулась, может, стеснялась других жильцов.
Он поехал в центральное справочное бюро главного управления полиции, заплатил за срочность, а потому прождал всего лишь полтора часа. Густи теперь была уже не Ланер, а Торлони. Она жила в Хицинге, в двухквартирном коттедже. На его звонок никто не открыл, и у соседей тоже никого дома не было. Часа через два появилась старая прислуга, которая охотно сообщила, что все уехали на лето за город, а она охраняет дом. Господин Торлони в Италии, а госпожа Торлони, она точно знает, сейчас на курорте. Она назвала Зельцбад, но, впрочем, не была твердо уверена, что не ошибается.
На вокзале он успел прыгнуть в поезд, уже медленно набиравший ход. Кондуктор сказал, что на пересадке ему придется ждать пять часов, во второй половине дня с этим маленьким курортом нет связи, но если ему повезет, он сможет добраться туда, к примеру, на попутном грузовике или фургоне, проехать всего 24 километра. Когда он сошел с поезда, к нему приблизился какой-то человек и заговорил тихо и в таком тоне, словно завершал долгий разговор:
— Вот видите, товарищ, три года назад мы вели тут борьбу, не на жизнь, а на смерть. Но победили другие и правят по-дурацки, — и что теперь? Ничего, как будто ничего и не было. Сейчас лето, люди едут на природу, молодежь загорает на пляжах. Жизнь продолжается. Меня приговорили к пятнадцати годам тюрьмы. Карантин, так сказать. Я на нелегальном положении.
Дойно не мог припомнить, чтобы когда-нибудь встречал этого человека, но тот опять вошел в вагон, кивком головы простился с ним и исчез.
В гостинице напротив вокзала ему посоветовали подождать поезда, попутные машины в Зельцбад бывают редко. Он не хотел ждать, ведь тогда он приедет слишком поздно, около девяти вечера, а завтра ему надо быть у Штеттена. Он пошел пешком, по дороге его нагнал мотоцикл. Мотоциклист посадил его на заднее сиденье и провез шесть километров, ему надо было сворачивать влево. А дорога в Зельцбад — направо. Дойно ждал на перекрестке не очень долго, его взял открытый фургончик. Пошел дождь, сперва умеренный, потом хлынул ливень, дорогу затопило. Приблизительно в четырех километрах от городка машина застряла, шофер решил переждать в трактире. Дойно пошел дальше пешком, он так промок, что ему было уже все равно. Провожаемый удивленными взглядами из окон, он вдруг вспомнил, что почти забыл о цели своих усилий, к тому же все это вообще было нелепо. Он, словно бы как раньше, участвовал в «акции», которая согласно однажды принятому решению должна быть выполнена. Вопросы можно будет задавать потом. Например, стоил ли затраченных усилий достигнутый эффект? В оправдание себе обычно все ссылаются на мысль, хотя на свете нет более надежного убежища от мысли, чем акция. Чары ее действуют так, что все, непосредственно ей не подчиненное, исчезает как в тумане. Самого яростного бунтовщика превращает она в послушного солдата, готового маршировать хоть на край света, если он сумел усвоить принцип акции. Он говорит себе, что опять станет бунтовщиком, потом, после. Участники акций всегда верят в это «потом», которое почему-то именно к ним обычно более благосклонно.