Таким образом, Вольфан человек пропащий. Он еще дышит, он еще открывает и закрывает глаза наподобие живого существа, прикладывая руку к сердцу, он чувствует, что оно бьется, но он уже мертв.
— В сравнении с ним египетские мумии просто резвунчики, — так закончил Карел свой рассказ.
— Почему же ты только три дня назад начал блевать? За себя испугался?
— За себя я всегда боюсь, дело не в этом.
— За него, выходит, боишься? Я тебе не верю!
— Почему? Мы с ним старые друзья. Не вмешайся он, меня бы в Москве давно прикончили.
— Вот это правда, Карел!
— Они меня спросили, хочу ли я руководить этой акцией. Я должен был явиться к нему в качестве старого друга для передачи архивов и организовать все дальнейшее. Я, разумеется, сказал «да», а потом, потом я заболел. Теперь они меня наверняка повсюду разыскивают. Но у тебя они меня искать не станут, во всяком случае пока.
— Надо написать Вольфану или телеграфировать.
— Господи, неужели ты думаешь, что он не знает всего сам куда лучше, чем мы с тобой, неужели у него есть еще какие-то иллюзии? И потом, какое тебе до него дело?
Уже наступил день, дома за кроной липы ожили. Какая-то женщина развешивала белье, отвлекаясь лишь на то, чтобы шлепнуть по руке маленькую девочку, хватавшую белье, потом она продолжала свое занятие — закрепляла белье прищепками.
— Ты, Дойно, мне не ответил, но ты ведь говорил, что аферы Вольфана тебя никак не касаются.
— У любого фокусника в распоряжении всего несколько трюков, всегда одних и тех же. Со временем он их совершенствует, но не в состоянии изобрести новые. Научиться он уже ничему не может. Ты явился сюда в надежде, что все произойдет именно так, как сейчас происходит. Ты хочешь, чтобы я принес этому Оттокару Вольфану весть, которая, быть может, его спасет. Но все должно выглядеть так, будто ты этого не хотел, а вот я один… А я вхожу в твою игру лишь постольку, поскольку я все это вижу насквозь, и дело тут не в том, что этот человек меня как-то касается, нет, меня касается убийство, любое убийство, которому я могу помешать. Вот, к примеру, эта бедная, озлобленная женщина, которая бьет своего ребенка, уже как бы вошла в мою жизнь.
— Итак, ты полагаешь, я хочу, чтобы ты поехал к Оттокару? Хорошо, но тогда нельзя терять время! Первый поезд уже ушел, ехать поездом четырнадцать пятнадцать не имеет смысла, ты приедешь только ночью, в таком случае лучше всего выехать в девятнадцать пятьдесят восемь, тогда в шесть двадцать две утра ты будешь на месте и около половины восьмого доберешься до него. Тебе нужен паспорт, с которым ты и без визы мог бы пересечь границу. Вот, я принес тебе такой, он тебе подойдет, твою фотографию я уже вклеил. Тебе недавно нанесли краткий визит, так, посмотреть, с кем ты переписываешься, что читаешь, что пишешь, вот и прихватили заодно две твои фотографии. Они случайно оказались у меня. А теперь слушай внимательно, я тебе все расскажу…
Дойно отправился к Штеттену, занять у него денег на дорогу и объяснить ему кое-какие частности, чтобы в случае несчастья профессор мог принять меры.
Впервые после Вены старик заговорил о внучке.
— Вам даже вообразить это трудно, вы такого не переживали. Любовь к ребенку неимоверно болезненное счастье. Ведь эта любовь безнадежна. Но если бы я знал, что все это так кончится! Агнес, наверное, уже забыла меня, или я стал для нее лишь быстро тускнеющим воспоминанием: старик, с которым она каталась на машине. Наверное, она помнит лишь очертания шоферской фуражки… Чтобы так во всем не везло!
— Отнюдь не во всем! — вставил Дойно, впрочем, не слишком уверенно, ибо знал, что имеет в виду профессор!
— Я вытерпел такую муку, я так боялся за нее! А если теперь с ней что-то случится, я об этом даже не узнаю. Я должен жить так, словно она умерла, и — это вы сможете понять — иногда мне чудится, что я даже этого хочу. Эта мысль бесконечно тревожит меня. Что вы на это скажете?
Дойно думал о Вольфане, о трудной задаче, которую взял на себя, и молчал. Штеттен сказал:
— Хорошо, не будем сейчас говорить об этом. У меня есть радостная новость: прибыли книги. Мы должны поехать на таможню, сейчас уже поздно, поедем сразу после обеда.