— Мы поедем вместе, — отозвался Дойно.
— Нет, я останусь здесь. Этот поход вполне годится для завершения моей карьеры. Я с радостью умру в этом пародийном спектакле. Мне с давних пор известно, как выглядят комедианты, когда они разгримированы. А ты отправляйся в Португалию, французы таких, как ты, будут выдавать немцам или русским…
— Нет, этого они не сделают!
— Не говори как последний идиот, можно подумать, ты не знаешь, с кем имеешь дело. Тот, кто совершил преступление, не должен стать пленником своего злодеяния. Он может от него освободиться, коль скоро он все-таки стал им. Но тот, кто снискал всеобщее презрение и еще ставит это презрение себе в заслугу, тот незамедлительно должен погибнуть. Ты это знал и потому расстался с партией. Расстанься же теперь и с этой страной, с этим континентом — здесь будут совершаться те безмерные преступления, которые могут чинить лишь самые презренные люди и народы.
— Тогда почему ты сам не хочешь покинуть эту страну?
Литвак промолчал.
Позднее Дойно раздумывал, знал ли уже Литвак в ту ночь, что конец его близок, хотел ли умереть поскорее? Между тем не мог же он предвидеть все обстоятельства, весь ход событий и уж тем паче не мог их планировать.
Это было 19 июля, около трех часов пополудни. Они расположились на отдых в кустах неподалеку от дороги, делавшей в этом месте крутой поворот.
Все ощущали ту усталость, которая складывается из физической боли и уныния. Одиннадцать дней и ночей были они в пути. И в любой момент эта страна, за которую они готовы были умереть, могла обернуться для них вражеской страной. Они слишком мало ели, слишком мало спали, им нечего было курить. Ботинки разваливались, идти становилось все труднее. И кое-кто уже задавался вопросом, а имеет ли все это хоть какой-то смысл — мучительное передвижение в захлопнувшейся уже мышеловке.
За холмом, наверное, была деревня. Бертье и Фабер собрались с силами и пошли на поиски провизии. Когда поешь, мужество просыпается вновь.
Пьеро собрал у всех фляги и отправился искать родник. Остальные Лежали на земле, спрятав головы в тени кустов и босые ноги в мягкой траве. И молча ждали возвращения товарищей. Перед ними почти отвесно уходила вверх пыльно-белая дорога, а слева, метрах в четырехстах впереди, она делала плавный поворот. Позиция была выбрана прекрасно, с двух сторон широкий обзор.
Вверх по дороге тащилась лошадь, запряженная в двуколку. На козлах дремала старая крестьянка. Она просыпалась, только когда лошадь останавливалась. В повозке были пустые корзины.
Потом по дороге прошел крестьянин с косой на плече. Он не мог дать им ни сигарет, ни табаку. Он не курил.
Внезапно до них донесся шум мотора. Они выглянули из своего укрытия: немецкий мотоцикл с коляской катил вниз по дороге, оставляя за собою облако пыли.
Литвак лег на живот, подтянул к себе холщовый мешок с гранатами «лимонками», не сводя глаз с нижнего поворота. В этот момент на дороге появился Пьеро. Он издалека уже поднял обе руки с флягами и ритмично постучал ими друг о друга, звук был как от далекого коровьего колокольца. Литвак крикнул:
— Берегись, Педро!
Тут мотоцикл пошел на поворот, юноша, казалось, его не замечал, хотя он должен был бы его услышать. Он все еще стоял на дороге, изображая звон коровьих колокольцев. Мотоцикл резко затормозил и остановился, солдат в коляске поднял автомат. Литвак закричал:
— Педро! Педро!
И тут же раздались выстрелы. Юноша бросился к обочине, но упал, не добежав до нее.
Первая граната не взорвалась, Литвак прыгнул вниз, на дорогу, вскрикнул, вероятно, подвернул ногу и тут же метнул вторую гранату, она взорвалась в коляске. Все еще крича, он ринулся дальше и метнул третью гранату. Мотоцикл вспыхнул, мотоциклиста выбросило из седла.
Товарищи стояли в кустах, они видели, как Литвак прыгнул на дорогу; он все время кричал, но они не могли разобрать что. Наконец он добежал до Пьеро. Поднял его на руки и понес назад. Бернар бросился им навстречу. Он еще не добежал до них, как вдруг из-за поворота появились два мотоцикла. Они молниеносно развернулись и помчались рядом вниз по дороге. Сидевшие в колясках немцы непрерывно строчили из автоматов. Возле горящего мотоцикла они притормозили, взяли с собой тела убитых и исчезли в тучах пыли.
Бертье и Фабер услыхали взрывы и бросились к месту привала. Там уже лежали трое убитых. Их лица и волосы были как бы припудрены пылью и раскрашены кровью. Лео стоял рядом с телом Бернара и захлебывался в рыданиях. Дойно не мог отвести взгляда от запыленных окровавленных ног Литвака, на них не хватало трех пальцев, он отморозил их во время гражданской войны. Щеки Пьеро были разодраны в кровь, но губы целы. Надо бы стереть пыль с его губ, подумал Дойно, надо бы всем им обмыть лица.