Уклад их жизни был ему знаком, хотя он и не стремился узнать его и к тому же мало придавал ему значения. Он был просто одним из них. Но до этого — тридцать девять лет подряд — он зря растрачивал свою жизнь.
«Какое бы у тебя было будущее, если бы не твое прошлое!» — написала ему сестра. Она и не подозревала, что у него именно потому нет будущего, что он лишился прошлого. Или выпал из него, как обреченный птенец из шаткого гнезда.
— Это наверняка заяц, большой заяц! — сказал Жанно, выросший перед ним словно из-под земли. То была заключительная фраза его сообщения, начало которого он произнес, находясь еще вне пределов слышимости. Он возбужденно повторил: — Пойдем скорее на почту. Пришла посылка из Безона от мсье Бертье. Это наверняка заяц, большой заяц!
Дойно поднялся, снял с себя пиджак и накинул его мальчику на плечи. Тот стал сопротивляться:
— Я вовсе не вспотел. Я надену потом свитер, но сначала давай принесем посылку домой. А завтра мы возьмем зайца и поедем с ним к Релли. Может, этот заяц не такой вонючий, как тот. У нас опять будет пир! Мсье Бертье на самом деле наш хороший друг, да, дядя?
Солнце ушло дальше, и улочки накрыла тень, многие окна уже были занавешены, деревня спряталась на ночь раньше, чем та наступила.
Навстречу им вышла их хозяйка. Она жадно втянула носом воздух.
— Это заяц, — сказала она, — по запаху слышно. Значит, вы опять уедете на два дня. Это хорошо. Я встретила мсье Казена. Он считает, было бы лучше, чтобы завтра вас в деревне не видели. Приедут какие-то господа из города.
Казен был сержантом полиции. Он знал, что у Дойно нет разрешения на проживание тут и что с этим связаны какие-то свои, особые обстоятельства. И он терпел его, может, по распоряжению свыше, а может, просто жалел его или симпатизировал его политическим взглядам. Они отворачивались друг от друга, когда встречались. Таким образом, Фабер вообще не существовал для местных полицейских властей, однако мэр аккуратно выправлял ему продовольственные карточки. И это было главным.
— Да, мы спустимся завтра вниз, — сказал Дойно. — Возьмите себе хороший кусочек, мадам Бреция. А вы знаете, Жанно опять вышел из дому без свитера!
И начались долгие объяснения в три голоса. Весь свой опыт, накопленный ею за долгие шестьдесят семь лет, вдова Бреция облекала в весьма конкретные примеры и весьма абстрактные жизненные правила. Все случаи, имевшие место в ее жизни, оказывались для нее убедительными примерами для сравнения. Они приходили ей на ум сами собой, всплывали с мельчайшими подробностями, нисколько не померкшими за прошедшие десятилетия. Солнечные лучи, дождь, засуха, холодные ветры, дувшие с гор, жаркие — из пустыни, влажные — с моря — все таило в себе опасность для здоровья такого хрупкого создания, каким был человек. Опасности подвергались и старики, и дети, а иных смертельный недуг сваливал и в самом расцвете сил. Любой час светлого дня мог обернуться черной полночью. Вот так и маленький Жанно, у него не все в порядке с бронхами, да и вообще он не отличается крепким здоровьем. Однако не хочет слушаться — она шла за ним со свитером и теплым шарфом, а он не пожелал их взять. И полезные советы и примеры не идут ему впрок. А все потому, что дядя слишком добр к нему и недостаточно строг. А ей известны случаи, когда дети даже погибали из-за чрезмерной родительской доброты.
Мальчик оборонялся как только мог. Наконец он схватил большой кухонный нож для разделки мяса, уже заржавевший, и начал колоть им щепу. Мадам Бреции ее вечно не хватало; к тому же она считала, что у Жанно щепа получалась как раз такой, как надо.
Дойно только время от времени вставлял словечко. Он любил хозяйку и с удовольствием слушал ее. Она была — народ, больше, чем кто-либо другой из тех, кого он встречал до сих пор, значит, ради нее он и боролся, ради той, которую узнал только теперь. Она была полна страхов, на тысячелетия переживших любое поколение, но она ни разу не позволила себе вести себя трусливо. Она вечно причитала, что у нее полно дел, и не знала куда деть себя в воскресенье, пока наконец не придумывала отговорку, чтобы прервать томительное безделье. Она ахала и охала по поводу любого приключившегося с кем-нибудь несчастья, но ее глаза опять молодели, как только ей представлялась возможность поговорить о больших и малых бедах. Роды, свадьбы, супружеские измены, болезни, похороны, землетрясения, эпидемии, убийства и войны — все становилось уделом ее неуемного любопытства, источником, из которого она черпала свои бесчисленные нравоучительные примеры.
Вот уже целый год она жила в страхе, что со дня на день на землю придет голод. Она дрожала за себя и свою козу. Она наверняка знала — из опыта своих предков, — на что способны люди во время голода.