Искусство ткать ковры они принесли с собой из дальних краев того древнего изгнания. Но игра на скрипке стала для них привычной только на новой родине, так считалось среди них. В каждом доме был, по крайней мере, один скрипач. В каждом хорошем оркестре во всем мире играл, по крайней мере, один волынец, прославляя родной городок, разославший так много своих сыновей по белу свету. И прежде всего скрипачей, но были среди них и математики, и даже один знаменитый ученый юрист, к суждению которого апеллировали при разрешении международных споров. И один архитектор, строивший небоскребы.
Непривлекательный, беспорядочно застроенный, не очень чистый еврейский городок, каких сотни в этой стране, — такова была Волынь со своими тремя тысячами четырьмястами восемьюдесятью семью душами. И все же совсем иная, чем другие города, не уставали повторять ее жители. И вот что они имели в виду: во всех вещах, событиях и взаимосвязях помимо внешнего, очевидного, есть еще тайное, скрытое значение, самое подлинное. И оно открывается только тому, кто умеет видеть и толковать символы. Они научились этому еще детьми и считали так: умение ткать ковры — такое же ремесло, как и всякое другое, — приносит практическую пользу, годится для того, чтобы заработать детям на кусок хлеба, обучить их и что там еще нужно для жизни, ремесло и все же нечто большее, чем просто ручной труд, — оно полно тайных знаков и символов, побуждающих человека мыслящего погрузиться в их глубины, докопаться до подлинного смысла жизни.
Или, например, наша игра на скрипке, говорили волынцы. Мир полон звуков. Когда предмет падает в воду или трещит дерево, рассыхаясь, — они издают звуки. Но музыка — это звуки Божьей гармонии, слышимые знамения Его математики, несказанные, как имя Его, да святится Оно и будет благословенно. Сомнений не было. Он уготовил им особую судьбу. Но Его усилия были рассчитаны на долгую историю, Его измерение времени выходило за пределы человеческой жизни. И поэтому порой им было плохо, вот как сейчас, уже несколько лет, и становилось все хуже, потому что в огромном мире вдруг для всего появились машины, и для фабричного изготовления ковров тоже. Волынцы, казалось, были обречены на голодную смерть, но, слава Богу, существовала почта. Она доставляла им со всего света денежные переводы от сыновей и племянников. В первую мировую войну городок несколько раз оказывался занятым врагом. Почта бездействовала, но волынцы не успели посетовать на такое неудобство. Свирепствовали эпидемии, одна за другой, унесшие пятую часть жителей. Случались бомбежки — Волынь была военным плацдармом, — деревянные домики полыхали в огне. Нужда не знала границ. Всем тогда было ясно, что приближается время великих чудес, — кто знает, может, со следующим восходом солнца им явится мессия. Но потом оказывалось, что время это еще не приспело. Правда, великие империи рухнули, но миру открылись новые властелины и державы — все это определенно имело свое значение, ведь и ниспосланное им обетование Божие не было однозначным.
Волынь была ныне польским городом. Галлерцы, солдаты генерала Галлера[172], с триумфом промаршировали по ней, они убили только нескольких местных жителей. Большинство раненых остались живы. Граф Станислав Скарбек вовремя вернулся, проявил активность, пригласил всех офицеров к себе в замок на постой, а солдат велел расквартировать по деревням.
Потом опять была война, сначала поляки пошли на Киев, потом русские дошли до Варшавы, но в конце концов вновь наступил мир. Ковры удавалось хорошо сбывать, но деньги с каждым днем теряли в цене. Волынцы, с легкостью переходившие с пафоса на иронию, с жалобы на самоиздевку, посмеивались: разложим на продажу свечи — солнце никогда больше не зайдет; начнем ткать саваны — никто больше не умрет. Будут деньги в цене — они поплывут не к нам; будут деньги у нас — они упадут в цене.