Кутаясь в старые дырявые одеяла, пахнущие плесенью, он думал о том, сколько же существует на свете степеней одиночества. Только теперь, здесь, он по-настоящему уединился от всего того, что имеет человеческий облик. Мысль о том, что на следующий день он опять увидит людей, была ему противна. Он хотел бы найти на свете какой-нибудь уголок, какую-нибудь обледеневшую пустыню, в которой не будет уже никаких встреч, он искал такую форму бытия чтобы его, словно покойника, никто не потревожил. Он долго лежал без сна. Когда его одолел голод, он сдался и спустился вниз, в комнату Бене. В почетном карауле у смертного одра Бене пребывали Скарбек и Ройзен. Эди отрезал себе два куска хлеба от каравая, намазал их маслом и ушел опять наверх.
Он испытывал раздвоение личности, он презирал свое собственное тело за то, что оно ощущало голод, усталость, холод, и за то, что в нем не умерла плоть, потому что сейчас его влекло к женщине.
Глава пятая
— Да, да, конечно! — согласился генерал. Он повернулся вполоборота, заслоняя майора, который был несколько ниже его ростом.
— Да, но я же сказал: покончить со всем в три дня. Прошла неделя, а конца и не видно!
Лучше без полевого бинокля, подумал генерал и высоко поднял голову — вот так, пожалуй, правильно. В профиль, решительное выражение лица — современный полководец. Теперь пусть этот шут гороховый снимает. У майора вечная манера примазываться, наверняка хочет выйти на фото крупным планом.
Чуть впереди, по обе стороны от них, стояли унтер-офицеры с автоматами наизготовку — собственно, без всякой надобности. Фотограф опустился на одно колено рядом с огромной колымагой «даймлер» — так будет правильно, именно снизу надо снимать. Но тогда, правда, на снимке не будет видно гетто. Ну и не обязательно. Черт побери, только бы на снимок не попали поляки из вспомогательных отрядов полиции! Славянский фон — нет, благодарю покорно, сыт по горло! Он повернулся, так и есть, стоят тут как тут, держа винтовки со взведенными курками. Не дурно: поляки охраняют генерала СС.
— Стоп, не снимать, пока не очистите фон! — крикнул он.
Адъютант моментально понял, зашел за генерала и потеснил поляков, загнав их за ворота. Генерал надвинул фуражку несколько ниже на лоб, опять поднял голову, выставил правую ногу, так что стали видны шпоры.
В тот самый момент, когда фотограф нажимал на спуск, раздался особенно сильный взрыв. А вдруг у него дрогнула рука, лучше сделать сразу еще два снимка.
— Итак, я думаю… — начал опять майор.
— Нечего тут думать, вы выставляете нас в смешном свете. Я задействовал две тысячи солдат, кроме того, инженерные войска, бронемашины и легкую артиллерию. И сейчас я больше не шучу — обратить все в пепел. И ремонтные мастерские тоже. Каналы затопить. Стереть все с лица земли. Проклятие, именно мы обязаны вычистить конюшни перед вступлением войск! Ну уж если так, тогда быстро и основательно. В каналы и бункеры направить сначала поляков и литовцев, пусть они не думают, что присутствуют на этой бойне только в качестве почетных гостей. Вы только посмотрите на них, как они веселятся!
На площади Красиньского, примыкавшей к стене гетто, шла ярмарка, народ гулял. В самом центре стояла огромная карусель, повсюду гремела музыка. Толпы празднично одетых людей осаждали балаганы. Это было пасхальное воскресенье 1943 года.
— Можно будет потом при случае рассказать обо всем дома, — сказал задумчиво майор. — Странная война! Все перемешано в ней, — они же слышат взрывы, видят, как поднимаются столбы пламени, видят дым, слышат выстрелы, — ведь, собственно, в некотором роде речь идет об их согражданах.
— Я тоже так считаю, — прервал его адъютант, — но в этом мы окончательно разобрались, поляков мы уже знаем как облупленных, сыты ими по горло.
— Только, пожалуйста, без философии, господа! — призвал их генерал и сел в машину. — Сначала основательно вычистить гетто, а потом все, что было вокруг него. Мы ведь гурманы, кушаем артишоки, снимая листик за листиком и оставляя самое вкусное напоследок!
Его свита рассмеялась и села во вторую машину. Они уехали.
— Ничего не стоило подстрелить эсэсовского генерала, — сказал Эди и опять повернулся к шатру чревовещателя. Скарбек через некоторое время сказал:
— Я не часто бывал в Варшаве. Для нас, собственно, центром является Краков — сердце Польши.
Вот уже два дня, как они были в столице. Романа вызвало сюда политическое руководство, а Эди не хотел дольше оставаться в монастыре. Все опасались, что вот-вот нагрянет гестапо и прочешет все основательно вокруг. До них наверняка докатились слухи, что там находился раввин, до самого своего смертного часа принимавший посетителей.