— Ну конечно, конечно, однако же вот сегодня, например, на флоте…
Баронесса не прерывала его. Он мог говорить теперь сколько ему хотелось.
Это было, пожалуй, единственное изменение, наступившее с тех пор, как она вышла за него замуж. Что касается остального, то она настояла, чтобы Дойно по-прежнему называл ее Мария-Тереза или, как прежде, баронесса и ни в коем случае не графиня.
Только после того, как отслужили три панихиды по умершим, почтенная дама позволила вновь заговорить о племяннице. Она пожелала, чтобы Дойно подробно рассказал ей о роли Мары в бригаде, особенно о ее воинских доблестях, о ее смелости и тактической смекалке.
Но за те долгие ночные часы, когда сон не шел к ней, баронесса поняла, что Мара мертва. Она явственно видела, как этот жалкий плот нес бедное тело Мары вниз по течению Неретвы, как, подхваченный водоворотом, медленно погрузился в воду. Она не находила спасения от мук посетившего ее видения. Днем она старалась, даже на мгновение, не оставаться одной, и, пока она разговаривала с Путци и Дойно, все опять выглядело иначе. Дойно должен был и во второй, и в третий раз повторить, как Мара сказала одно, как сделала другое.
После кофе ему вменялось в обязанность сообщать почтенной чете «дневные сводки»: что он вычитал в газетах и что слышал по радио. Даже и в плохую погоду в это время дня они всегда сидели на террасе, закутавшись в пледы, если было холодно, при свете ламп, пока дни еще были такими короткими. Жизнь текла так, как того желала баронесса. То, что она не наталкивалась ни на чье сопротивление, казалось ей естественным. И она находила само собой разумеющимся, что Дойно не возражал ей при ее рассуждениях о сегодняшних беспорядках в мире. То, что он или другие при этом думали, мало интересовало ее, потому что они все заблуждались, она это точно знала. Для нее все было так ясно и так просто, что она даже иногда удивлялась, как это кто-то, не лишенный разума и чувств, мог впадать в подобные заблуждения, из-за чего весь мир кидало из одной беды в другую.
Монархический порядок — единственно разумный и достойный человеческого существа, считала она, его упразднение и явилось причиной всех несчастий. Конечно, и во времена монархов случались войны — querelles de famille[207]. Но с самого начала все знали, что в конце концов опять произойдет примирение и все они породнятся. И как только у короля кончались деньги и нечем было оплачивать войска, так и наступал мир. Но кто же думал о том, чтобы уничтожить народ или хотя бы одну династию? Умный брак детей, à la longue[208], приносил больше провинций, чем все победы вместе взятые. Иногда затевали, конечно, войну из зависти, из ревности, но из ненависти? Никогда!
— Все беды начались с этого Напи. Так этот плебей подписывал свои письма к Марии-Луизе. Стоит их только почитать, alors tout s’explique[209]. Он пишет ей о любви, словно она его креолка, эта гетера Жозефина. Бедный отец Бетси все уши мне прожужжал: Бонапарт был таким одаренным, просто гений. Этим он меня только еще больше злил. Монарху не нужна одаренность, он должен быть взыскан милостью Божьей, и этого достаточно, а все остальное — дело его слуг. Разве Габсбурги были одаренными? Alors![210]
— Тридцатилетняя война! — вставил реплику Дойно.
— Précisément![211] —воскликнула с триумфом Мария-Тереза. — То были все новые попы, эти лютеране, les maudits[212], да выскочка Густав Адольф[213], а у Бурбонов кардинал. Quelle folie[214] доверить князю церкви судьбы страны!
Она не дала перебить себя, возражения не принимались. Все было ясно как божий день. Какое дело простому народу до войн? Это противоестественно. Все происходящее — зловещий маскарад. Отрывают людей от их повседневных трудов, от семей, заставляют насильно надеть форму и приказывают: «Это ваша война!» Но как же так? Сколько бы из них завербовались добровольно, если бы существовала здоровая система наемных армий? Alors!
— Все, что нужно миру, — это несколько настоящих монархов и здоровая аристократия, она бы позаботилась об управлении страной и о наемной армии. А поскольку этого больше нет, к власти приходят такие узурпаторы, как Гитлер, Муссолини, Сталин и их партии, а те выдают себя за новоиспеченную аристократию. Ridicule! Sinistre! Pauvres peuples![215]
— Примечательно уже то, — сказал Преведини задумчиво, — как различно шло развитие аристократических семейств. Вам бы следовало заняться изучением истории рода Преведини, это наверняка увлекло бы вас. Мы служили Бурбонам, Виттельсбахам и Габсбургам. А потом пришел нацизм — такая пертурбация! И все только ради того, чтобы сбить с толку маленьких людей. Тот, кто был никем, тот, конечно, и стал нацистом. А тот, кто принадлежал к знати…
213
Густав II Адольф (1594–1632) — король Швеции, воевал на стороне антигабсбургской коалиции.