Дойно оставалось только завидовать их непоколебимой убежденности. Именно благодаря ей оба они сохранили терпимость и были оптимистически настроены. В конце концов, считали они, все поймут, что вот уже сто пятьдесят лет находятся на ложном пути и с радостью и готовностью возвернутся к прежнему благоразумию. Баронесса знала о политическом прошлом Дойно и прощала ему его, для нее это были — как и у ее племянницы — «грехи благородных молодых людей». Но теперь он, должно быть, уже всем этим сыт по горло, останется у них и прежде всего научится наконец играть в бридж.
Дни стали длиннее, теплее. Аромат роз проникал на террасу и в комнаты. Фронт был не очень далеко, но в этом доме жизнь шла так, словно бы никакой войны и не было, хотя они жили в постоянном ожидании чего-то. Никто не облекал это ожидание в слова. Дойно часто оставался вплоть до самой ночи сидеть на террасе. Он наслаждался покоем такого существования, но знал, что долго оно продолжаться не может. Оно помогло ему справиться наконец с мыслью, что Релли больше нет.
«Разве не провалились все ваши планы?» — так было написано в письме Эди. Но из всех неудач провал одного, самого скромного плана — спасти ребенка от беды и нищеты — был самым непереносимым для его сознания. И не было на свете больше никого, перед кем он мог бы обвинять себя или защищать.
Иногда он подумывал о том, чтобы вернуться во Францию, в ту горную деревушку, словно там он смог бы найти Жанно или оправдаться в том, что мальчика больше нет в живых. Он думал о Менье, о Лагранже и Пьере Жиро. Нет, будет лучше, если он еще на некоторое время останется с четой Преведини, в этом крошечном мирке, существующем как бы вне времени, где не казалось безумием ждать возвращения мертвой.
По крайней мере, раз в неделю он ездил к Вассари, беседовал там подолгу с синьорой Бьянкой, а вечером с Эннео. С ними он совершенно забывал, что все еще находится в пути. Он с жадностью слушал их рассказы о соседях, потому что тем самым ему как бы дозволялось принимать участие в этой жизни рядом с ними, словно она была его собственной. Тут величайшие события становились значительными только тогда, когда привносили изменения в повседневный быт. Тут, как и по всей Европе, больше всего говорили во время этой гигантской катастрофы о недостатке продовольствия. Континент проливал реки крови и день и ночь мечтал о жратве.
Дойно нередко думал, не поселиться ли ему окончательно у Вассари, обретя здесь спокойную жизнь в такой естественной общности с ними. Это могло бы стать в конечном итоге тем его единственным планом, который бы не провалился.
Баронесса находила franchement ahurissant[216], что его так тянуло к этим braves gens[217].
— Если бы Штеттен еще был жив, он бы просто запретил вам общаться с ними. Это все происходит оттого, что вы стали сентиментальны, quel déclin![218]
Дойно соглашался с ней. Это все потому, думал он, что нет больше ничего такого, чему бы я мог посвятить себя. Быть жестоким ради дела, ради истины — понятно само собой. Но и сентиментальность — чрезмерное умиление ничтожными движениями души — больше не казалась ему смешной или безвкусной. Только теперь, так он считал, он сбросил с себя высокомерие, в котором его так часто упрекал Штеттен, — он удовлетворялся тем, что мерил себя и других мелкой мерой, мерой бытия, а не громких обещаний.
Но вскоре он понял, что опять заблуждается. Когда в июне начались грандиозные события, он сидел затаив дыхание перед радиоприемником и день и ночь ждал вестей со всех концов света. Тут и баронесса поняла, что прошедшие месяцы были для него лишь паузой, временем ожидания, подходившим к концу.
Он ждал теперь вызова для себя и не удивился, когда в конце июля перед ним появился молодой английский офицер, почти еще мальчик. Его послал полковник Бёрнс, он должен был доставить Фабера в Рим.
— Не говорите Марии-Терезе, что вы, возможно, не вернетесь больше, — посоветовал Путци. — Для пожилых людей хорошо, когда они кого-нибудь ждут, даже если тот и не собирается приходить. Потому что, пока ждешь, считаешь себя как бы участником игры, ведь так? Вы понимаете меня?
Баронесса настаивала на том, чтобы Дойно воспользовался теми рекомендательными письмами, которые она и вице-адмирал дали ему с собой. Благодаря им, сказала она, он не будет одинок в большом городе, и ему не нужно будет заводить случайные знакомства.