— Нет, это я мог бы у вас многому поучиться, — ответил Эди с теплотой в голосе, которой и сам от себя не ожидал.
Стоянка такси была близко, они почти подошли к ней, но до сих пор не обменялись ни единым словом. Она немного отстала; он заметил это и извинился, — наверное, она еще помнит, что он любит ходить быстро.
— Да, — ответила она.
Мостовая была влажной, прошел дождь, и теперь дул холодный ветер с Дуная. Сжав губы, она ждала, чтобы он заговорил. Наконец он сказал:
— Здесь ничего не изменилось. Смотри, даже булочник, и тот до сих пор «поставщик императорско-королевского двора».
Неужели это все, что он может мне сказать, подумала Релли.
— А Матильда по-прежнему ненавидит меня, как будто за это время ничего не произошло. Она единственная осталась верна своему чувству. А может, это потому, что ненавидеть легче, чем любить.
— Почему ты считаешь, что ненавидеть легче? — запальчиво спросила Релли.
— Почему? В частности, потому, что для ненависти причины всегда найдутся. К тому же тот, кого ненавидят, то и дело добавляет к ним новые или закрепляет старые. А любовь сама уничтожает свои причины, как пламя — солому.
— Всегда?
— Если возлюбленный умирает слишком рано, эти причины могут сохраняться долго. У могилы любовь иногда может жить вечно — у покойников тут, так сказать, самые высокие шансы.
— Мы уже пришли. Стоянка здесь, за углом, — сказала Релли.
— Хорошо, давай теперь я провожу тебя обратно.
— Спасибо! — Все равно, подумала она, попрощаются ли они сейчас или позже. Он для нее — чужой человек. Теперь, когда они остались вдвоем, он открывает рот лишь затем, чтобы произнести очередную остроту. Они медленно пошли обратно. Она почувствовала его взгляд, но не повернула головы.
— О чем ты хотела меня спросить?
Она не ответила. Он знал, о чем она хочет его спросить, и знал также, что теперь, раз уж он пришел — все равно зачем, — он должен ей ответить. Конечно, теперь это уже не имеет значения, и она это знала. Но чувствовала, что ей необходимо, чтобы он начал оправдываться, а она бы ответила, что теперь ей все равно, теперь она жена другого. И рассказала бы ему об Эди, который ее спас. Но он молчал. Она сказала:
— Ты тогда просто бросил меня. Причем я не сделала ничего такого, что заставило бы тебя уйти именно в тот вечер, именно в тот четверг и навсегда. Ты же знал, что… ну, в общем, что это могло для меня плохо кончиться. Что я тебе сделала, почему ты подверг меня такой опасности?
— Ты прекрасно знаешь, что я могу ответить на все эти вопросы. Ты знаешь это и, наверное, не забыла, что наша совместная жизнь была лишь напрасным мучением.
— Почему? — не сдавалась Релли. Она остановилась и посмотрела ему в лицо.
— Почему? — задумчиво переспросил Дойно. — Почему? Возможно, потому, что я слишком мало любил тебя, а ты — только не обижайся, — ты меня вообще не любила.
— Так ты до сих пор считаешь, Дойно, что я не любила тебя?
— Да, и сегодня уверен в этом так же, как тогда. В своем стремлении целиком завладеть мною ты даже себе не могла признаться, лишь принимая его за любовь.
— Да, я хотела завладеть тобою, потому что безумно любила тебя. Ведь это же правда! Подумай хорошенько и ты сам с этим согласишься!
Он промолчал. Видимо, боялся вновь начинать старый спор. Релли заметила, что и ей это ни к чему. Он прав, все было напрасно. А главное — то, в чем он сам признался только что: он ее не любил.
Они снова пришли к стоянке — и опять повернули обратно.
— Ладно, оставим прошлое. Скажи, Дойно, ты теперь счастлив?
И поскольку он не отвечал:
— А твоя жена — она счастлива?
— Нет, она со мной не счастлива. Ей не хватает надежной, сытой повседневности. А она-то все и определяет.
— И ты так спокойно говоришь об этом? Может быть, ты просто смирился?
— Может быть.
— Это тебе не идет. Кажется, я начинаю в тебе разочаровываться.
Она рассмеялась. Почувствовав, что напряжение спадает, она рассмеялась снова — весело, свободно. Она знала, что теперь могла бы рассказать ему все, страх прошел, да и робость тоже. Теперь она могла бы высказать все те резкие, обличающие слова, которые столько раз говорила ему в своем воображении. Но ей это больше не нужно. Если уж сказать что-то, то, пожалуй, одну-единственную фразу: «Неужели, пока ты говорил мне все эти глупости, тебе ни разу не пришло в голову, что я люблю тебя, как и прежде любила, а новое здесь только одно: мне не нужна твоя любовь, ты мне не нужен».