Точка оказалась не последней, он все-таки попался на старую удочку, потому что увидел ее снова, под часами у входа в метро. Она зябла в резиновом плаще, и ее лицо, почти такое же желтое, как волосы, казалось заплаканным. Она приехала слишком рано и звонила, наверное, уже отсюда. Когда он увидел ее стоящей тут, словно у позорного столба, им овладела жалость. Но, подойдя ближе, он убедился, что лицо ее мокро от дождя, а губы крепко сжаты, и жалость его угасла, он снова замкнулся в себе.
Лишь в виде таких безобидных картин воспоминания еще овладевали Йозмаром — всякий раз, когда он хотел почувствовать себя свободным. А теперь он ехал в поезде Берлин — Вена, навстречу первому этапу своей миссии, которая потом, в чужой стране, могла стать значительной и опасной. Но оставалось еще и то частное, а значит, мелкое обстоятельство, неудачный, но в действительности уже давно развалившийся брак, любовь, начавшая увядать слишком рано и увядавшая слишком долго, а потому ставшая столь же отвратительной, как ненависть, в которой из-за ее мелочности нельзя даже признаться. Если бы он вел диалог, то с легкостью сумел бы и осудить и проклясть. Но диалога не получалось, прошлое снова всплывало в виде почти неподвижных картин, панорамой разворачиваясь в настоящее, отменяя уже готовый приговор, так что ему, беспомощному, точно в кошмарном сне, оставалось лишь вопрошать, обращаясь к проносящемуся мимо ландшафту: кто виноват? И если я, то в чем? Они сидели в кафе. Лизбет промокнула лицо его платком, они молча дожидались, пока им подадут завтрак. Потом она ела — жадно, как всегда, когда была чем-то огорчена. От желтка у нее на верхней губе осталась светло-желтая полоска. И когда Йозмар, подняв глаза от газеты, увидел эти желтые губы, ему стало ясно — с этой женщиной у него нет ничего общего, его уже не в силах тронуть ничто из того, что могут произнести эти желтые губы.
Прежде чем она снова войдет в дождь, надо было бы спросить, зачем она его звала. Но он поздно спохватился.
Чтобы избавиться от этих видений, достаточно обратиться к фактам, решил Йозмар, но и это удалось ему лишь отчасти. Познакомился он с Лизбет, девушкой из пролетарской семьи, в партийной ячейке; он полюбил ее, она полюбила его, и они поженились. Было это четыре года назад. Фирма, где он работал, направила его за границу — в какую-то глухую балканскую дыру. Это их не испугало, Йозмар составил программу, по которой Лизбет должна была заниматься самообразованием, времени-то там, на юге, у нее будет вдоволь. Пролетарка Лизбет должна получить возможность занять ответственный пост в партии. Программа осталась невыполненной: Лизбет стала скучающей супругой начальника. Она дружила и ссорилась с женами других инженеров, враждовала с прислугой не на жизнь, а на смерть и вообще была несносна. Только тогда Йозмару пришло в голову, что женщина, которую он любил, ему не нравится. Через два года он отослал ее в Берлин — ему самому по договору оставалось пробыть там еще год. За этот год Лизбет сделалась актрисой, плохой актрисой. Она жила с каким-то режиссером, потом с каким-то актером, потом с безработным «реформатором сцены». Когда Йозмар приехал в Берлин, она вернулась к нему. Она хворала после неудачного аборта, не верила больше в свое дарование и бросила сцену. Ей хотелось сострадания, но она плохо его переносила: оно оскорбляло ее болезненную гордость. Выздоравливала она больше полугода. Затем ее метания возобновились, она ушла навсегда и вернулась — тоже навсегда, разбитая, проигравшая. Наконец она подружилась с актрисой, в мужа которой была влюблена. Она не выносила эту женщину, но и расстаться с ней не могла. Незадолго до отъезда Йозмара она решила вернуться к нему окончательно. Но не вернулась, потому что у подруги была генеральная репетиция. Очередная генеральная репетиция.
Йозмар, веривший в «диалектику», объяснявшую все необъяснимые действия и ошибки партии, в делах личных верил только фактам. Потому на него и нахлынули воспоминания — как в детстве его вдруг, среди ночи, охватывали сомнения: верно ли, до конца ли он прочел вечернюю молитву, правильно ли перекрестился? И он вставал и, дрожа от холода, скорчившись возле кровати, тщательно прочитывал молитву с самого начала. Но он не желал ощутить взаимосвязи между своим детством и той печальной игрой в расставания и возвращения, которой обернулся его брак.