— Вот передо мной протокол, я уже вижу, что произошло досадное недоразумение, господин профессор, тут и говорить нечего. Органы безопасности перегружены, их тоже можно понять, люди устали, господин профессор. Но с другой стороны, конечно, нельзя допускать, чтобы в их мероприятия по восстановлению порядка оказывались втянуты столь уважаемые лица. А вы, уважаемый господин профессор, как явствует из протокола, сами дали себя втянуть в это дело.
Надворный советник славился тонким обхождением. Он с успехом применял его на судебных заседаниях, защищая высокопоставленных господ или дам, о которых особо просили, от уголовного законодательства или от всезнающих шантажистов. Штеттен возразил:
— Мои сожаления по поводу перегруженности органов безопасности столь же искренни, сколь и мое негодование по поводу ее причин. Но даже такое удручающее состояние этих ваших органов нашей безопасности не может служить оправданием заведомо ложных протоколов, составляемых на основе не менее ложных показаний. Извольте принять к сведению, господин надворный советник, что ни в какие официальные мероприятия я не вмешивался. Зверское обращение с тяжелораненым нигде в нашем законодательстве не квалифицируется как мероприятие по восстановлению порядка, а уж тем более не предписывается в качестве такового…
— В данном случае речь шла не столько о тяжелораненом, как вы изволили выразиться, господин профессор, сколько о вооруженном преступнике, застигнутом на месте преступления, о мятежнике, хладнокровном убийце.
— Неправда, он участвовал в бою и был захвачен в плен безоружным, к тому же тяжело раненным, причем, как я уже сказал, орда ваших подчиненных начала избивать его. Тогда я и вмешался.
Чиновник вновь улыбнулся.
— Да, я очень сожалею. А то, что наши сотрудники и вас…
Штеттен перебил его:
— Я хочу знать имена сотрудников, виновных в этом избиении, которого вы, судя по всему, не отрицаете. Кроме того, я хочу получить сведения о дальнейшей судьбе этого тяжелораненого.
— Что касается вашего первого желания, то можете подать жалобу. Хотя у нас много дел гораздо более важных, но — это ваше право. Что же касается этого мятежника, то приговор ему вынесен чрезвычайным трибуналом, так что он, вероятно, уже повешен, так и не узнав, какого защитника обрел в лице господина барона фон Штеттена.
Надворный советник встал:
— Прошу простить, но мы здесь, к сожалению, не располагаем временем для продолжительных бесед. Если желаете, я могу дать вам одного из наших сотрудников, чтобы он проводил вас до дому. Так будет надежнее, ибо ваш юношеский темперамент, во всех остальных отношениях заслуживающий самого искреннего восхищения, может оказаться не менее опасным, чем кулаки моих бравых молодцов.
Видно было, что мысль об этих кулаках доставляет ему удовольствие. Он с улыбкой глядел в недовольное лицо Штеттена. Однако когда Штеттен попросил соединить его по телефону с одним из важнейших лиц в правительстве, это произвело на него впечатление. По тому, как Штеттен разговаривал с этим человеком, надворный советник заключил, что уровень их отношений может оказаться вполне достаточным, чтобы придать всему, что тут наговорил Штеттен, крайне неприятный оборот. И он уже почти подобострастно предложил Штеттену машину, чтобы доехать до резиденции канцлера, свой личный умывальник и даже лекарство «для поднятия тонуса» и от «нервов», которые сильные мужчины, судя по всему, всегда имеют при себе.
Государственный муж был окружен личностями, так называемыми «лихими парнями», уже достигшими того возраста, когда затянувшееся безделье и неудовлетворенное честолюбие порождает самые отчаянные планы. Война, развязанная их отцами, принесла им повышение в чине и незаслуженные ордена, они пережили крах империи, сняли форму, но тщательно берегли парадные мундиры, утешая себя надеждой, что если император и лишился престола, то у них еще хватит сил отстоять свое место под солнцем. Говорили об их любовницах, проигрышах и дуэлях — время они проводили, как и полагалось их сословию. Теперь же выяснилось, что к гражданской войне они успели создать целую армию — с военными званиями, знаками различия и оружием, в умелом владении которым видели залог своей будущности.