Министр встретил Штеттена в дверях и раскинул руки, точно желая обнять:
— Милый, дорогой господин профессор, я весьма сожалею об этом инциденте, и все-таки я очень рад вас видеть, особенно теперь. Прошу вас, присаживайтесь, вы можете располагать мною и моим другом. — Он представил Штеттену человека, руководившего «восстановлением порядка», он тоже был одним из этих повзрослевших лихих парней. На нем был мундир императорской армии, украшенный высшим орденом монархии.
Штеттен с любопытством рассматривал офицера, и ему стоило немалых трудов не высказать вслух свое суждение: «Нетерпелив в атаке, жесток по недомыслию, смел при свете прожекторов, но труслив в обороне». Он сказал, обращаясь к министру:
— Я старый человек, дорогой друг, возможно, отставший от времени, но вы мне нынче самым трогательным образом доказали, что вы по-прежнему мой благодарный ученик. Вы приняли меня в столь неудобное для вас время, наверняка отложив ради этого срочные государственные дела. Значит, я могу говорить с вами открыто. Но не задерживаем ли мы вашего друга?
— О, ночь уже на исходе, важные сообщения могут поступить только утром, поэтому он может лишь радоваться возможности провести оставшееся время в столь приятном обществе, — подал офицер свой голос. Голос был приятен, а жесты свидетельствовали об известной куртуазности.
И начался разговор, к которому Штеттен готовился в камере. Он думал, что предусмотрел все его возможные повороты, но скоро убедился, что ошибся. Хотя эти спасители Австрии и гордились своим планом, однако было ясно, что план составлен не ими и что составители втайне делали ставку совсем на других людей. Выяснилось также, что сначала все шло так, как спасители и ожидали, потому что начинали они сами, но потом процесс разросся, и они уже не могли удержать его в своих и без того не очень сильных руках. «Мероприятия по восстановлению порядка» были еще их детищем, но гражданская война, в которую эти мероприятия вылились, была для них полной неожиданностью. Как на чье-то злое волшебство, смотрели они на ярость меча, вытащенного ими из ножен, но в руках у них остались только ножны.
— Хорошо, отложим пока вопрос о том, чья это вина, хотя он далеко не такой праздный, как утверждаете вы, совершенно неправомерно ссылаясь при этом на меня. Я не для того высмеивал глупых моралистов, чтобы их место заняли глупые макиавеллисты. Я учил ваше поколение распознавать грязные истоки власти по тем законам, которые она принимает, но я говорил также, что любая власть рушится, когда начинает попирать собственные законы. Расстреливая рабочих в Вене, Линце, Бруке-на-Муре, вы тем самым расстреливаете Австрию, прокладывая путь такой власти, которая уже не будет стесняться никакими законами. Вы…
Министр перебил его:
— Я люблю Австрию больше, чем кто-либо иной, в том числе и вы, господин профессор. И именно для того, чтобы спасти ее от этой чуждой нам власти, я должен побороть левую угрозу — любой ценой!
— Любой ценой? Берегитесь этого слова, этой щедрости банкротов, которые надеются или уже знают, что расплачиваться придется не им. Ваш друг, вероятно, еще помнит уроки военной академии: плохой стратег всегда будет воевать на два фронта, даже если этот второй фронт ему придется достать из-под земли. Хороший стратег из-под земли достает армии союзников и ради этого подпишет договор хоть с чертом, лишь бы побороть своего более сильного врага. Потом уже, поборов его, он может позволить себе избавиться от союзников. А Австрии давно не везет на богатых любовников. «Bella gerant alii» — это относится и к гражданским войнам, друг мой[56].
— Я вынужден еще раз подчеркнуть, что это — не гражданская война, господин профессор. Кроме того, мы объявляем амнистию. День, который вот-вот начнется, положит конец мятежу, причина которого — возбуждение обманутого рабочего класса, систематически подстрекаемого своими лидерами.
— Я не знаю, что принесет сегодняшний день, и это еще не так скверно, но ведь и вы этого не знаете — вы, вождь, ради спасения Австрии восстанавливающий в Вене порядок с помощью пушек. И не надо говорить со мной, как с радиослушателем, которому можно рассказывать что угодно, потому что перед микрофоном краснеют как-то реже, чем перед зеркалом. Вот, ваш друг в воскресенье пообещал своим людям, что завтра они наконец получат долгожданные посты в новом правительстве. Завтра — это был понедельник, двенадцатое февраля. Он — сильный человек, а сильные люди, они нынче любят говорить много и громко.
— Да, выступление и впрямь вышло несколько неудачным, — подтвердил министр, искоса взглянув на друга. Тот сказал:
56
«Пусть воюют другие» (