В это время лежавший без сознания Барток Уинн вдруг тихо застонал, очнулся и, схватив доктора за халат, жестом велел ему наклониться поближе.
— Вот, мадам! — провозгласил доктор. — Вот ради чего он пока жив! Он несёт нам весть, важную весть. Да — да, голубчик, говорите! Скажите эти сокровенные слова! Скажите их мне!
Доктор картинно откинул полы халата, сел и склонился над искалеченным Бартоком, приложив ухо почти к его губам.
— Хиииии, — выдохнул Барток Уинн. — Хиии — хииииии.
— Что он говорит? — спросила жена.
Доктор выпрямился. Лицо его побледнело.
— Ничего, — ответил он.
— Ничего? — удивилась жена.
Барток снова подёргал доктора за халат. И тот снова, хотя уже без особой охоты, склонился и повернул ухо к несчастному.
— Хиииии, — засмеялся Барток Уинн прямо в ухо доктору. — Хиии — хиии.
Доктор встал, оправляя халат.
— Так ничего и не сказал? — спросила жена Бартока Уинна, уже готовясь в отчаянии заламывать руки.
— Мадам, он смеётся, — произнёс доктор. — Он потерял разум. Скоро потеряет и жизнь. Повторяю, мадам, он не жилец.
Но спина каменотёса срослась, пусть криво и косо, но срослась. Он выжил.
До падения Барток Уинн был человеком суровым, смеялся раза два в месяц, а то и реже, а рост имел весьма изрядный. После падения он остался горбатым полутораметровым карликом, зато смеялся постоянно — зловеще, со знанием дела, каждый день, каждый час, над всем подряд. Все в этом мире было для него поводом для мрачноватого веселья.
Поначалу он вернулся на строительные леса городского собора, взялся за инструмент, подошёл к камню… и рассмеялся. Барток всё время смеялся, поэтому руки его дрожали и из камня ничего не вытёсывалось. Камень оставался просто камнем, горгульи не получались, и Бартока Уин на в конце концов уволили.
Так он и оказался с ведёрком и лопатой под хвостом у слонихи. Этот жизненный поворот, однако, нисколько не повлиял на его склонность видеть во всём смешное. Напротив. Он стал смеяться больше и чаще — хотя куда уж больше и чаще? Зато он точно смеялся громче. Барток Уинн хохотал.
Поэтому, когда к концу угрюмого беспросветного субботнего дня Питер ступил наконец в залитый светом бальный зал графини Квинтет, он услышал хохот.
Слониху он поначалу даже не увидел.
Вокруг неё толпилось столько людей, что перед глазами у Питера были только спины. Но очередь двигалась, шаг за шагом он оказывался всё ближе, ближе — и вот он уже возле слонихи. Она показалась ему разом и больше и меньше, чем он ожидал. А ещё у него внезапно сжалось сердце: слониха стоит такая понурая, печальная, с закрытыми глазами.
— Продвигайтесь, ха — ха — ха, — хохоча, покрикивал человечек с лопатой. — Хи — хи — хи! Пошевеливайтесь! Всем охота увидеть слониху.
Питер стянул с головы шапку, прижал её к груди и сделал ещё шажок — так, чтобы положить руку на слонихин бок, шершавый и жёсткий. Слониха стояла, чуть покачиваясь. От неё шло тепло. Протолкнувшись вперёд, к её уху, Питер произнёс то, ради чего пришел, — попросил о том, что могла сделать для него только она, слониха.
— Пожалуйста, — сказал он, — вы ведь знаете, где моя сестра. Покажите мне дорогу.
Питеру тут же стало стыдно за эту просьбу. Как он вообще смеет что — то просить? Слониха такая усталая, такая грустная. Может, она спит?
— Продвигайтесь, пошевеливайтесь! Ха — ха — ха! — торопил горбун.
— Ну, пожалуйста, — прошептал Питер слонихе. — Пожалуйста, это очень — очень важно! Не могли бы вы открыть глаза? Посмотрите же на меня! Пожалуйста!
Слониха перестала раскачиваться и замерла. А потом, не сразу, а после долгих, нестерпимо долгих мгновений открыла глаза и посмотрела прямо на мальчика. Взгляд её был обреченный и умоляющий.
И Питер позабыл об Адели, о маме, о гадалке, о старом вояке, об отце, о полях сражений, о вранье, клятвах и предсказаниях. Он забыл обо всём. Сейчас существовала только одна правда, та ужасная правда, которую он прочёл в слонихиных глазах.
Слониха в отчаянии. Она хочет домой. Ей надо попасть домой, иначе она умрёт.
Открыв глаза и взглянув на мальчика, слониха испытала лёгкую оторопь. Он смотрит так, будто они знакомы, будто он её понимает. И в душе слонихи затеплилась надежда — впервые с тех пор, как, проломив крышу оперного театра, она свалилась в Балтиз.
— Не волнуйтесь, — шепнул ей Питер. — Я всё сделаю, чтобы вы вернулись домой.
Слониха глядела на него, не сводя глаз.
— Обещаю, — сказал Питер.
— Следующий! — покрикивал горбатый карлик. — Не стойте! Не задерживайтесь! Ха — ха — ха! На улице ещё много людей, они тоже хотят увидеть слониху!