— Я вижу, у нас дело так не пойдет! — сказала она гневно.
— Я тоже так полагаю, — сказал я.
Пожалуй, я вел себя рискованно. Но тогда этого не сознавал. Я пошел к Твардовскому и попросил назначить мне другого редактора. Он спросил: в чем дело? Мы друг друга не понимаем. Стал было рассказывать о предмете спора, но Твардовский прервал: ему все было ясно.
— Мы вам дадим другого редактора, хотя не думаю, что это необходимо. Габбе очень хороший редактор.
Дама, которая наскочила на меня, как баржа на мель, переплыла в «Советский писатель» и лет двадцать благополучно подчеркивала там слова «которые» и «как».
Твардовского я не видел несколько месяцев, он выглядел иначе: как-то уверенней, энергичней, разговаривал кратко, твердо. К себе я не почувствовал большого интереса. Мне было сказано, что повесть планируется на осень. Она вышла в двух номерах: октябрьском и ноябрьском 1950 года. Моя жизнь изменилась. Внезапно я стал известным писателем. Теперь сомневаюсь: писателем ли? Но тогда, конечно, не сомневался ни минуты. Обрушились сотни писем, дискуссии, диспуты, телеграммы с вызовом в другие города. Все это началось в декабре и продолжалось, нарастая, в течение всей зимы. В редакцию «Нового мира» я заходил за письмами, которые Зинаида Николаевна собирала в толстые пакеты и, передавая их мне, шептала с изумлением: «Послушайте, ну кто бы подумал! Ведь только Ажаев получал столько писем!» Члены редколлегии, которые раньше меня не замечали и едва здоровались — с какой бы стати им замечать? — теперь останавливали меня в зальчике и задавали вопросы.
Катаев сказал, что в два счета сделал бы из меня Ильфа и Петрова.
— Небось уж подписались в Бюро вырезок? И носят вам на квартиру такие длинные конверты со всякой трухой? — спросил он.
Я не слышал, что существует какое-то Бюро вырезок. Твердо решил: не подпишусь. Но через год все-таки подписался.
Александр Трифонович ко всей этой внезапной и ошеломившей меня шумихе вокруг «Студентов» относился благосклонно. Ведь это был успех журнала. Но официальное отношение к повести было пока неясно. До меня доносились слухи, что есть недовольные, говорят, что вещь чересчур бытовая.
Твардовский сказал:
— Вы не думайте, что вы всех очаровали. Даже в нашей редколлегии есть люди, которые протестовали резко.
Я посмотрел вопросительно, перебирая в уме: кто бы это? Спросил. Назвал наугад одного из членов редколлегии.
— Да, да, — строго и с нажимом произнес Твардовский. — Главный наш зоил. Мужчина серьезный, имейте в виду. Как он Катаева-то поставил по стойке смирно! Но мы с ним не посчитались. И вообще, я думаю, он у нас тут не загостится…
В январе в «Правде» появилась статья Л. Якименко, положительно оценившая «Студентов»[27]. По тем временам это был большой успех. Мне звонили товарищи, поздравляли. Посыпались всякие лестные предложения: из «Мосфильма», из театра, с радио, из издательства. Люди, меня окружавшие, были ошарашены; я же, представьте, принимал все как должное. И вел себя глупо. На предложение «Мосфильма» писать по «Студентам» сценарий я ответил отказом: видите ли, посчитал для себя унизительным эксплуатировать успех. В «Советском писателе» тоже гордо отказался от договора, ибо — как объяснил удивленному редактору, пригласившему меня, кажется, это был Кузьма Горбунов — я когда-то, полтора года назад, дал обещание редактору из «Молодой гвардии» Вилковой передать книгу им. Горбунов резонно заметил: «Это молодежное издательство. Они все равно вас издадут». — «Нет, я обещал им первое издание. Не могу их обмануть». Горбунов отпустил меня с богом, издание в «Советском писателе» задержалось на несколько лет. Зато на предложение театра имени Ермоловой сделать инсценировку по «Студентам» я согласился. Мне очень понравился главный режиссер театра Андрей Михайлович Лобанов. Он прочитал повесть, как только она появилась, и сразу пригласил меня в театр[28].
вернуться
…появилась статья Л. Якименко, положительно оценившая «Студентов». — В связи с обсуждением повести «Студенты», выдвинутой редакцией «Нового мира» на соискание Государственной премии СССР, в газете «Правда» (1951, 8 янв.) была опубликована статья Л. Якименко «Повесть о студентах». В библиографии составителя насчитывается свыше 50 материалов, анализирующих эту повесть.
вернуться
Он прочитал повесть… и сразу пригласил меня в театр. — В соавторстве с В. Месхетели Ю. В. Трифоновым была подготовлена инсценировка «Молодые годы». Большая часть инсценировки была опубликована в литературно-репертуарном сборнике «Студенты» (М., 1951). Спектакль поставил А. М. Лобанов, главный режиссер театра имени М. Н. Ермоловой, в январе 1952 года. Первая из известных нам рецензий была опубликована в алма-атинской газете «Ленинская смена» (1952, 27 янв.), а затем «Учительская газета» (1952, 9 февр.) откликнулась статьей В. Булгакова «Упущенная возможность». В своих воспоминаниях «Атмосфера и подробности» Ю. В. Трифонов писал: «Андрей Михайлович Лобанов, с кем я так скоропалительно познакомился по вине моей первой книги в 1950 году и дружеские отношения с кем продолжались несколько лет, пока шла работа над пьесами „Молодые годы“ и „Залог успеха“, остался поразительным и как бы вечным для меня примером человека театра, истинного художника или, как говорили в старину, а на Западе говорят до сих пор, — Артиста. Я думаю, сутью человека, которого можно назвать художником или артистом, непременно должно быть — наперекор всему и поверх всего — стремление к правде. Не к буквальной, что ютится на поверхности, а к правде в глубоком, гётевском понимании, соединяющей в себе и правду жизни и правду искусства. Другой поэт назвал то же стремление к поискам художественной правды привычкой „выковыривать изюм певучестей из жизни сладкой сайки“. Можно назвать искомое так: феномен жизни. Лобанов был чрезвычайно пытлив и чуток в отыскании феномена жизни, что является во все времена занятием непростым и рискованным. Но он иначе не мог. Его обвиняли в чрезмерности пристрастий к быту, не понимая того, что „бытовая правда“, которой он добивался на сцене и о которой критики говорили свысока, как о достоинстве маловажном и второстепенном, была на самом деле лишь приспособлением для открытия реальнейшей жизненной правды. Да и что такое „бытовая правда“? Никто не может ответить достаточно ясно. Неопределенная критическая брань… В повести „Студенты“, произведении незрелом и ученическом, Лобанова привлекли, очевидно, какие-то приметы времени, какие-то показавшиеся ему точными подробностями жизни. Ради „изюма подробностей“ городился весь огород. Ибо из подробностей состоит атмосфера. Много раз повторяя слово „подробности“, я имею в виду не требуху жалких натуралистических мелочишек, не фотографирование, не бытописательство, а — подробности психологические, тончайшие мотивы и побуждения, определяющие характер и поступки. Часто присутствуя на репетициях, я наблюдал, как Андрей Михайлович удивительно точно и целенаправленно — я не сказал бы хладнокровно, бывало и раздражение, и насмешки, и язвительность, — шаг за шагом, нанизывая один мотив на другой, создавал драгоценнейшее: атмосферу достоверности… Помню, на обсуждении пьесы „Залог успеха“ после читки на труппе раздались критические голоса не по существу, а по частностям, может быть, даже и справедливые, — и вдруг Андрей Михайлович с необыкновенной горячностью и даже грубо оборвал: „О чем вы там рассуждаете? Вам подали чашку кофе, дымящегося, а вы начинаете перебирать: сколько там кофеинок, сколько пузырьков молока, лимона, сахару… Да вы пейте, пейте!“ …Психологизм — тончайший, но не мелочный — это то оружие искусства, которое можно назвать вечным. В иные времена оно будет надоедать художникам, они будут его проклинать, издеваться над ним и отталкиваться от него, завороженные каким-нибудь новым искушением, но все равно будут к нему возвращаться. Лобанов был великим мастером психологизма на сцене. Потому что как у птицы нет ничего кроме неба, так и у искусства нет ничего и не будет кроме души человека» (архив Ю. В. Трифонова).