Обдумывая в сотый раз биографию Желябова, я остановился на факте хорошо известном, но недостаточно, на мой взгляд, оцененном. Факт этот — разрыв с женой, с сыном. Я думаю, что он обозначил характер Желябова и дальнейшую его судьбу. Здесь будущий руководитель «Народной воли» переступил через личное, стал на путь самопожертвования, на путь революции. Вот почему книга начинается с подробного описания одесского периода жизни Желябова.
Стилистика книги пестрая. Есть главы, написанные традиционным «романным» стилем, есть целиком документальные куски, насыщенные информацией, есть публицистика. Я намеренно перегрузил книгу фамилиями людей, не связанных плотно с сюжетом, ибо мне хотелось достигнуть максимальной исторической достоверности. В революционное движение было втянуто огромное количество людей. Достаточно полистать колоссальный «Био-библиографический словарь», издававшийся Обществом политкаторжан, — сколько там имен![48] О нравственных чертах, характеризующих героев «Народной воли», можно говорить много. Я назову лишь одно качество: бескорыстие. Если бы не было такого названия, как «Нетерпение», я назвал бы книгу «Бескорыстие».
Я стремился к тому, чтобы в романе были куски лирической прозы и, если можно так выразиться, историко-лирической прозы, где бы присутствовал автор, как бы выражающий отношение современника к событиям[49]. Все эти ракурсы должны были придать книге объемность.
Мне кажется, труднейшая задача — сочетать фактическую точность и вымысел. Про одного из героев «Нетерпения», блестящего храбреца Валериана Осинского, любителя выдумки и мистификаций, его друзья говорили, что никогда не известно, где в его рассказах Wahrheit и где Dichtung, то есть где правда и где фантазия. И, однако, предполагая изрядную долю Dichtung, они верили каждому его слову! Такова была почти гипнотическая сила его внушения, которая, кстати, помогала творить немалые революционные подвиги.
Исторический романист в некотором роде уподобляется Валериану Осинскому: какими угодно средствами, поэтическими, «гипнотическими», документальными, протокольными, он должен создать атмосферу достоверности, где правда и вымысел нерасторжимы, как молекулы кислорода и водорода в воздухе, которым человек дышит, не задумываясь о том, сколько порций вдохнул он того и другого.
Но если говорить более конкретно: вымысла, на мой взгляд, должно быть значительно меньше, чем фактической, удостоверенной историками правды. Вымысел — редчайший дар. Тем ценнее его присутствие, тем выразительней его сила. Впрочем, тут я могу ошибаться, ибо говорю на основе только своего опыта. В «Нетерпении» нет ни одной вымышленной фигуры и почти вовсе нет «нафантазированных» сцен. Но, может быть, это свидетельствует о робости автора, который изо всех сил стремится лишь к правде, правде прежде всего.
Таких сцен, где автор, злоупотребляя атмосферой достоверности, позволил себе заплыть немного дальше за буйки, расставленные историками, всего несколько: краткий роман Желябова с Аней Макаревич, посещение Клеточниковым схваченного Соловьева, разрыв Окладским провода под Александровском и свидание Желябова с Нечаевым под окном Алексеевского равелина. По поводу каждого из этих моментов историки могут сказать: не доказано, что было! На что автор ответит: не доказано, что не было![50]
Тут, вероятно, скрыт ключ к пониманию того, что есть вымысел в историческом романе: это то, что могло быть, и нигде не доказано, что этого не было.
Что касается словаря и оборотов речи, то, разумеется, они должны — в прямой речи — строго соответствовать времени, а в авторской — зависеть от принятой стилистики. Можно стилизовать весь роман. Я же хотел написать современную книгу языком современного писателя и поэтому самое прозу строил так же, как прозу своих повестей и рассказов. Тут была не только эстетическая задача: хотелось показать слитность времен.
Как сочетаются ваши повести о современных героях с новой исторической работой?
— Есть внутренняя связь между романом «Нетерпение» и городскими повестями. В повестях хотелось показать сегодняшних людей с их сложными проблемами, мечтами, удачами, горестями. Иногда слышу, как критики и читатели называют эти повести «антимещанскими». Что же, протест против обывательщины, мещанской бездуховности — дело известное и не новое для нашей литературы. Но все же, мне кажется, это слишком общее определение темы. В конце концов и роман «Нетерпение» можно назвать «антимещанским», ибо герои романа ненавидели буржуазную жизнь, буржуазный стиль. Гибель самодержавия представлялась им делом предрешенным и скорым, а вот появление буржуа, всемирного потребителя, пожирателя жизни, казалось первейшей и грозной опасностью.
48
Из заявки Ю. В. Трифонова и О. Р. Мирошниченко председателю Госкомитета СССР по радиовещанию и телевидению тов. Лапину С. Г. (26 марта 1980) на фильм «Герои „Народной воли“»:
«Предлагаем заявку на многосерийный фильм на историко-революционную тему: о русском революционном движении семидесятых, начала восьмидесятых годов прошлого века, то есть о том периоде нашей истории, который В. И. Ленин охарактеризовал как вторую революционную ситуацию… Фильм, который показал бы широкую панораму событий, лагерь революционеров с его удивительными по силе духа фигурами, лагерь правительства (император, наследник, „бархатный диктатор“ Лорис-Меликов, Муравьев, а возможно, и Катков с Победоносцевым), коснулся бы и лагеря либеральной интеллигенции, изобразил бы таких выдающихся современников, как Достоевский, Толстой и Гаршин с их горячим отношением к событиям. Такой фильм мог бы быть не просто мемуарным произведением или же развлекательным рассказом из жизни заговорщиков (хотя увлекательность сюжета очевидна!), но серьезным и глубоким киноповествованием, имеющим воспитательный и познавательный характер. Рассказать правдиво о замечательном Исполнительном комитете, о молодых русских людях, явивших миру образцы величайшего бескорыстия и мужества — задача благородная и крайне важная в смысле нравственного воспитания молодежи. Материал для такого фильма огромен и разнообразен: в первую очередь это, разумеется, сохранившиеся до сего дня грандиозные и реальные декорации событий, то есть — существующий поныне Петербург, где жили и действовали народовольцы, затем громадный иконографический материал, книги и газеты тех лет, фотографии революционеров, музейные реликвии и, наконец, сохранившиеся, к счастью, хотя и в небольшом количестве, кинокадры, запечатлевшие ветеранов „Народной воли“: таковы кинокадры с изображением знаменитого шлиссельбуржца Н. Морозова и суда над провокатором Окладским в 1925 году, где есть Вера Фигнер, Фроленко и некоторые другие ветераны народников.
Такой фильм мог бы помимо прочего иметь еще и следующий политический резон: не секрет, что иные архиреволюционные, экстремистские круги в разных районах мира порою чрезмерно уповают на террор, надеясь таким путем добиться политических и революционных целей, забывая об уроках истории, доказавших бесплодность этого пути — при всей безусловной душевной чистоте и личном мужестве пропагандистов такого метода. В фильме о народовольцах нельзя обойтись и без фигуры Сергея Нечаева, ибо из песни слова не выкинешь. Эта фигура отбросила довольно мрачную тень на историю революционного движения — не только русского, но и международного… Народовольцы всеми силами старались противопоставить свою деятельность „безнравственному“ методу Нечаева, для которого не существовало, скажем, таких понятий, как честь и совесть.
Многозначность темы „Народной воли“, темы русского „нетерпения“, поразительность характеров и судеб, живописный фон Петербурга столетней давности — все это, как нам кажется, безусловные предпосылки создания интересного фильма»
49
50
Известно, например, что, находясь в Петропавловской крепости, Нечаев вступил в контакт с представителями «Народной воли» с целью разработки плана его освобождения из крепости, но затем отказался, так как эта операция помешала бы, по его мнению, подготовке покушения на Александра II.