— Двадцатиэтажка!
— Я попыталась спуститься по внешней лестнице, но нога вышла из чата и я стремительно полетела вниз, отбив её окончательно.
— Ногу, или лестницу?
— Да. А потом я увидела тебя, ты меня, а нас двоих тот пидор с геранью.
— Никакой он не пидор с геранью, он хотел меня убить!
— Нет, в моих глазах он точно пидор с геранью. Я цветы просто не люблю. Стой… убить?!
— Я потом расскажу, дай ногу осмотреть, ты её наверняка сломала.
— Только не трогай.
— Как я тогда пойму, сломана кость или нет?
— У тебя в глазах рентгена нету, да? — с безнадёгой спросила она.
— Я очень аккуратно, честное слово.
Прошло две минуты.
— Ай! Ай-ай-ай, не трогай меня! Не надо! Помогите, меня трогают! Убивают!
— Я тебе ещё даже штанину не закатал, хватит капризничать!
— Больно мне, ясно?! — навзрыд сказала она. — Мне блять пиздец как больно, понял?!
— Бедняжка, мне правда очень жаль, — я поцеловал её в лоб. Она замолчала и покраснела. Я закатал штанину джинсов и аккуратно, стараясь действовать только кончиками пальцев, пальпировал её ногу. И оказался прав. Софа её сломала. — Перелом. Надо идти в больницу.
— Больно, — хныкала она. — Ты не можешь хоть что-то сделать?
— Я… хорошо, я очень постараюсь. — я взял её за руку. — Потерпи немножко. Если срастить не смогу, то хотя бы уберу боль.
Софа закивала и стала мять мою ладонь обеими лапками. Я принялся пытаться её исцелить. С меня скатывался пот, голова кружилась. Перелом — не такая уж сложная вещь, с которой я управлялся ещё в пять лет, неужели же я не смогу избавить от боли любимую женщину? А впрочем… Уриил ведь был прав, я тряпка и трус. Зачем ей парень, который не то, что за неё, а даже за себя постоять не может? Но пусть мне и не светит с ней, но ведь ей сейчас очень больно. Софа мне жизнь спасла, я обязан её отблагодарить, и вылечить перелом — меньшее, что я могу сделать.
====== О любви и пончиках ======
Комментарий к О любви и пончиках Кинк. И только кинк. И в следующей части будет то же.
Я кое-как срастил её кости, чуть не потеряв сознание.
— Они очень хрупкие, постарайся не бегать и не перегружать ногу ближайший месяц, — тяжело дыша сказал я.
— Спасибо, — она обняла меня.
— Не за что. Это ведь ТЫ меня спасла, — неловко улыбнулся я.
Софа посмотрела мне в лицо.
— Ты в порядке?
— Я немного устал…
— Я вижу, но я не о том. Ты очень грустный. — я опустил глаза. — Тот ангел… Уриил тебе что-то сказал?
— Только правду.
— Правду в вашем общем понимании?
— Вроде того.
— Я могу что-нибудь сделать? Например принести попить и выслушать. Что я и сделаю.
Она напоила меня чаем, вытерла кровь с подбородка и шеи и приложила лёд к синяку на скуле. Я рассказал ей абсолютно всё. Я был слишком разбитым, чтобы фильтровать свои мысли. Софа приобняла меня за бок.
— Давай его на бутылку посадим?
— А смысл? Он ведь прав. Я изнеженный жирный трусливый мямля, которому просто повезло быть братом народного героя.
— Рафи, — Софа взяла меня за руку, — ты всего-навсего чувствительный и ранимый мальчик. Ты добрый, милый, заботливый, открытый, ты прелесть. Ну пухленький немножко, что тут ужасного?
— Множко. Я не пухленький, Софа, пухленькая ты. Я толстый, жирный, я огромный.
— Я уже говорила, это очень деликатная тема для многих таких же стеснительных пончиков, как ты. Этим очень легко задеть, и люди, и как выяснилось, ангелы тоже, этим пользуются. На деле все мы любим еду, потому что это вкусно, просто кто-то набирает на зиму жирок, а кто-то не особо.
— Я не знаю, как реагировать.
— ЭТО правда, Рафи. А не оскорбления и упрёки. Если честно, то когда парень плачет, это… — она нежно улыбнулась. — Это так… не знаю, трогательно что ли. Так и хочется подойти, обнять, чмокнуть и утешить.
— Я могу хоть по десять раз на дню рыдать, раз тебе так нравится.
— Ты впечатлительный и открытый миру мальчик, Раф, почему ты не любишь себя за это? ты не тряпка, ты просто чувствительный.
Я пискнул и шмыгнул носом. Всхлипнул. Софа умилительно засмеялась и обняла меня плотнее.
— Пончик настоящий.
— Ты такая… т-ты мне жизнь спасла… ты самая хорошая… — скулил я, прижимая девушку к себе.
Она взяла моё лицо в руки, вытирая мне слёзы. Мы были так близко друг к другу. Я слышал, как бьётся её сердце, как она тихо дышит, и я чувствовал её. Совсем рядом, со мной, здесь. В моих руках.
— У тебя глаза такие красивые, — сказала она, поглаживая мою щёку.
— Как у тебя, — ответил я, пялясь ей в лицо.
Она слегка засмущалась. Она с виду такая уверенная, нагловатая, даже немножко опасная, а на самом деле такая же, как я. её так же легко смутить, или подкупить сладкой булочкой.
— Мне кажется, я… я…
— Я тоже, — прошептал я, подавшись вперёд.
Я закрыл глаза. Мне всегда казалось, что они должны быть закрыты в этот момент. В следующий миг я почувствовал вкус брусники, сметанного крема, молока и отдалённо чипсов. Ясно, чем она там в участке занимается. Мягкие и тёплые ладони гладили меня по щеке и шее. Когда я открыл глаза, на меня смотрели гетерохромные гляделки, хозяйка которых смущённо облизывалась.
— Ты на вкус как шоколадка, — тихо призналась она.
— А ты как булочка с брусникой.
— Мы… а что теперь?
— Я не знаю. Не всё ли равно?
— Возможно, — она прильнула ко мне. — Я… я тебя это… люблю немножко.
— Немножко? — невольно усмехнулся я.
— Вот столечко, — Софа показала малюсенькое пространство между указательным и большим пальцами.
— Тогда я тебя ещё меньше.
— Это в смысле?!
— А всё!
— Ах ты, разбойник!
Я засмеялся и уложил её себе на колени. Софа улыбалась и ласкала мою щёку.
— Мой пельмешек.
— Моя булочка.
— Мне кажется, твой брат меня нагнёт.
— Я ему не дам.
— Я тебе верю, мой милый лейтенант. — я слегка засмущался. — А можно мне кое-что сделать?
— Что именно?
— Я понимаю, что ты сильно стесняешься… но он такой миленький и мягонький.
— Кто?
— Он, — Софа положила ладошку мне на живот. — Ох, дрожит. Тебе неприятно?
— Я… я растерялся… можешь ещё?
Она ненавязчиво описала ладонью кружок мне по животику.
— Ещё, — пробубнил я в её макушку.
— Ты ж мой пончик! — счастливо улыбнулась Софа и трепетно меня поцеловала, продолжая ласкать пузцо. — я не могу, он мне со дня нашего знакомства покоя не даёт.
— Разве? — раскраснелся я.
— Да, да. Такой кругленький, тёпленький, как подушечка. Так бы и съела тебя всего вместе с этим сладким животиком. Ещё и жирок такой мягонький, я бы тебя жамкала и жамкала.
— Жамкай, сколько влезет. Но тебе правда не неприятно? Всё-таки ты ведь права, это всё жир.
— Да хоть вата. Рафи, — она взяла меня за большой живот. — Мне нравится, как ты выглядишь. Правда, очень нравится. Я считаю тебя красивым.
— И я не тряпка? — промямлил я, прильнув к ней пузечком. Мне так понравилось быть в её объятиях, она так приятно мнёт животик. Я ошибался, я вовсе не ненавижу, когда мне брюшко щупают. Зависит от того, как и кто это делает. Мне нравится, когда меня ласкают. Особенно, когда ласкают животик.
— Вовсе не тряпка. Тряпки пол моют, а не булочки пекут. Ути батюшки, что ты делаешь?
— Погладь животик, пожалуйста, — пробухтел я ей в ладошку, которую стал целовать, пока выдвигал пузо и упирался им ей в бочок.
— Иди ко мне, мой сладенький кругленький пухленький мягонький эклерчик!
Софа повалила меня на диван и стала мять живот. Боже, неужели я не сплю? Её ручки поглаживали, покачивали, похлопывали жирок и нежно его массировали, убирая остаток неприятных ощущений от ударов Уриила. Я буквально чуть ли не лужицей растекался перед ней. Как же мне хорошо в её руках.
— Рафи, милый.
О боже, я её «милый»!
— Да, дорогая?
Она умилительно улыбнулась.
— Я как-то не подумала, тебе не обидно, когда я тебя пухленьким назвала, мягоньким или кругленьким?