Тут она нежно и ласково улыбнулась, лаская мне животик. Потом немного приподнялась и поцеловала меня. Я смотрел на неё с недопониманием и смущением. Я попробовал втянуть пузцо, но боль от ожога была слишком сильной и напоминала о себе при любом движении живота.
— Чшш, не надо, всё хорошо, — Софа тихонечко похлопала брюшко повыше от ожога, в области желудка. — Я люблю тебя. Люблю, понимаешь? Люблю вот такого, толстенького, кругленького, с животиком, который немного великоват и о котором тоже нужно заботиться, гладить и ласкать. Чувствительного, стеснительного, милого и доброго. Рафи, — она взяла меня за руку, — ты мне веришь?
— Верю, — тихо ответил я, льня к ней животом и обнимая.
— Я не стану смеяться над тобой из-за того, что ты немножко толстоват. Не стану издеваться и обижать тебя, я обещаю. Поэтому пожалуйста, не стесняйся своего животика. — Флейм наклонилась и нежно чмокнула меня в пузо. — Расслабь, пожалуйста. У меня мазь от ожогов завалялась, сейчас намажу.
— Софа.
— Да, пончик?
— Я… я очень сильно тебя люблю, — я притянул её к себе и поцеловал.
— Мой ты кругленький любимый мальчик, — умилилась она, гладя мне живот и щёку.
Она сходила за тюбиком мази. Затем опустилась рядом со мной, расстегнула рубаху и осмотрела брюхо.
— Гм. Красный очень, великоват, тебе внутри не больно?
— Не-а. Болит только жир.
— Бедный жир, — улыбнулась Флейм. — Я очень аккуратно, обещаю.
— Мгм.
— Так, сейчас, — она выдавила себе на кончики указательного и среднего пальца бледно-жёлтую мазь. Софа осторожно коснулась живота, от жжения и резкой прохлады я, как и моё брюшко, сильно вздрогнули. — Ох ты, чш-чш-чш, всё-всё, не трогаю! Больно?
— Жжётся сильно. Неприятно, — промямлил я.
— Мой кругленький, мой толстенький и вкусненький, потерпи немножко, ладно? Вот, смотри, я тихонечко мажу, — она вновь приложила пальчики к моему пузечку и стала нежно размазывать бледную со странным запахом субстанцию. — Я аккуратно, видишь?
— Мгм, — буркнул я, отведя взгляд в сторону. Щёки подёрнулись румянцем. На самом деле я врал. Ожога я не видел. Живот слишком большой.
— Ты чего?
— Ничего.
— Ты не туда смотришь… тебе не видно? — я раскраснелся и удержался от ответа. Софа снова умилительно улыбнулась, продолжая покрывать слоем мази ожог на солидном пузе. — Мой ты толстенький. Совсем не видишь?
— Совсем, — тихо пробубнил я. — Ожог слишком низко.
— Конечно он очень низко.
И это вовсе не я разожрался. И вообще, это всё люди! Зачем было такой толпой врываться? Обжёгся я низом круглого живота, где-то неподалёку от лобковой области. В общем, чтобы мне рассмотреть ожог, мне нужно было либо похудеть килограмм на двадцать, либо кое-как подобрать пузо, но сейчас делать этого нельзя, ибо мне слишком больно.
— Показать? — спросила Софа без тени упрёка.
— Ну давай.
Она принесла небольшое зеркало, поднесла к животу и немного наклонила назад. Я аж пискнул. На брюшке было большое алое пятно, блестевшее от мази, но это бы ладно, так ведь на коже были заметные растяжки! Я вздохнул.
— Всё плохо.
— Почему?
— Там всё в растяжках.
— Ох, Рафаил!
— Ну стыдно мне! Я понимаю, что ты не упрекаешь меня, но мне сложно просто взять и перестать стесняться.
— Хорошо, — она вздохнула, гладя мне бока. — Я могу что-нибудь сделать?
— Просто… просто… Софочка, сладенькая, — я взял её за руки. — Называй меня так и дальше, мне нравится, но я стесняюсь себя… может, это со временем пройдёт.
— Мой толстенький робкий мальчик. С самым аппетитным животиком. Тебя наверное часто им попрекали, раз ты так стесняешься? — она погладила мне брюхо.
— Часто… всегда, — признался я. — Если честно, я очень старался похудеть. Как видишь, безуспешно.
— Ты срывался, пухленький?
— Срывался. Иногда просто забивал. И когда за месяц диеты ушло всего пять килограмм, я сдался. И вот, — я провёл вдоль тела руками.
— Гм. Но ты довольно… — она осеклась.
— Я не обижусь.
— Довольно… как бы… пышненький. Чем больше вес, тем легче он скидывается. Как так получилось, что за месяц диеты ты скинул всего пять?
— Я весил тогда меньше. Сто семь, по-моему. Но не больше ста десяти. Ты чего так смотришь?
— Сто… семь? — её глаза поблёскивали. — А… а сейчас?
— Ну… честно? — она закивала. — Я в последний раз дома взвешивался где-то за пару месяцев до того, как меня потащили на обучение. Я был тогда сто тридцать шесть. А сейчас… я не знаю. Но Уриил вчера сказал, что я разжирел.
Софа сильно обняла меня за плечи и крепко поцеловала щёку.
— Софочка? — растерялся я.
— Моё аппетитное и вкусное чудо.
— Ты радуешься что ли?
— Да. Тебя так много, мой хороший, сладенький, мой толстенький эклерчик.
— Я думал… ох… я тебя люблю, — улыбнулся я ей в висок и поцеловал.
— И я тебя, толстячок. Ой, знаешь что? если тебе станет полегче, можешь тоже меня жамкать.
— Спасибо, — я обнял её пухленький животик. — Софочкаааа.
— Мм?
— Если мы сейчас откровенные… только не обижайся, я тоже не собираюсь тебя упрекать и подкалывать… а сколько ТЫ весишь?
Она смутилась и отвела взгляд.
— Ну… кхм… меньше сотни.
— А конкретнее?
— Я точно не знаю, — она опустила голову. — Я взвешивалась-то три месяца назад… сам как думаешь?
— Гм, — я присмотрелся к девушке. — Семьдесят… пять?
— Вхах!
— Семьдесят девять? Восемьдесят? Я в ту сторону двигаюсь, или нет?
— В ту, — довольно посмеивалась Флейм. — Последняя попытка.
— Восемьдесят пять и не больше.
— Девяносто четыре. — я округлил глаза, рассматривая Софочку. — Я мелкая и толстая, я знаю, и не…
— Ты булочка, — я обнял её и крепко поцеловал. — Милая мягкая ласковая булочка.
— С брусникой? — засмущалась она.
— И сметанным сладким кремом.
— Я люблю тебя, толстячок.
— А я тебя, пампушечка.
====== Увольнение ======
Дальше мне работать было сложно, ибо живот ныл, кожу жгло, было не то, чтобы очень больно, это было терпимо, но я был больше сосредоточен на том, чтобы случайно не упираться пузом в край стола, или чтобы не двигаться слишком быстро, дабы чрево не колыхалось, ну или просто оттягивал от себя тесную рубаху. В конце концов, меня отправили домой, а на моё место поставили Софочку.
— Шеф, я же вроде была официантом-кассиром-старшим-менеджером-одновременно, а не пекарем? — заметила булочка.
— Теперь ты назначаешься главным пекарем до конца дня. Рафаил, можешь идти домой и болеть. София, вперёд.
— Но я мог бы помочь немножко, — несмело предложил я.
— Нет. Травма на производстве — дело серьёзное, поэтому иди домой, отдыхай, поправляйся, и…
Его прервал грохот упавших ложек, мисок и кастрюль. Рядом с этим стояла Софа.
— Ой… а это не я! Оно само!
— Шеф! Булочки с корицей закончились, а там наплыв! — ворвался Фил с перепуганным видом.
— Шевели поршнями! — крикнул директор на Софит.
— Чё вы орёте? — захныкала она, доставая муку из шкафчика. — Чё вы все такие сразу?
— Софа, — робко позвал я.
— А?
— Фартук…
— В см… — она поставила пакет муки и посмотрела на себя. Форма была в белом порошке. — Вот бл…
— Реще!!! — рявкнул шеф.
Меня вытолкали в зал к гостям, дабы я не мешался. Здесь правда прибывало народу. Бедная Софочка. Но с другой стороны, шеф ведь не допустит какого-нибудь погрома на кухне, скорее всего он ей поможет. Мне говорили, что он иногда сам печёт. Я сделал себе чай и сел за столик, решив попить и уже потом пойти домой. Ну и заодно удостовериться, что на кухне всё нормально. Но не прошло и десяти минут, как я услышал грохот и визг. По залу разнёсся запах гари. Так и запишем: демон разрушений. Разрушает всё. От материков, до невинных булочек. Фил стоял у прилавка и нервно объяснял покупателям, что всё на самом деле нормально, и что булочки будут через пару часов, и тому подобное. А на улице творился эпик: Софа выскочила из служебного входа, а за ней мчался директор и кидался в неё сгоревшими булками. Я рванул было всё разруливать, но там всё решилось и без меня: