— Давай кушать.
— Хочешь, я тебя накормлю?
— Хочу. С ложечки.
— Шальной ты мандарин, — Софа крепко чмокнула меня в губы и рванула выкладывать еду. — У нас есть тако!
— Я старался, — устало вздохнул я, развалившись на столе.
Софа поставила передо мной и перед собой тарелки. Пока мы ужинали, мы незаметно съели всё, что я наготовил на сегодня и на утро. Через час я устало вздохнул и откинулся на спинку дивана.
— Софочкааа.
— Ааа? — она пристроилась поближе ко мне.
— Животик болит, — жалобно сказал я, смотря на неё щенячьим взглядом.
— Да ути ж мой бедненький, — её ладошки улеглись мне на пузо и принялись его гладить. — Мой ты кругленький пончик. Накушался, устал, иди ко мне, мой ты толстенький ангел.
— Да, я твой толстенький ангел, — пискнул я, надувая живот, лишь бы ласок было больше.
— И самый аппетитный. И животик такой представительный, большой, — она нежно похлопала меня по нему. — Я тебя съем.
— Помогите, меня ест булочка!
— Бугагашеньки, никто не поможет! Я съем твоё сочное пузечко, а потом тебя, а потом всё.
— И мне не спастись?
— Нет! А вот не надо было так сладеньким баловаться. Не зря брюшко отрастил, — она довольно мяла мне живот и целовала. — Я не обидела?
— Можно ещё? — пробубнил я ей в ладошку, которую стал целовать.
Софа улыбнулась и кивнула, чмокнув меня в животик.
— Мой толстячок, мой милый круглый сырный шарик, мой самый сладкий пузатенький эклерчик… твою ж, ты так быстро покраснел!
— Я тебя так люблю, так люблю!
— А я тебя люблю-прелюблю.
— А я тебя люблю так, что специально раньше тебя умру.
— А я тогда дождусь, когда ты умрёшь, и потом сразу после тебя умру.
— Моя толстенькая пампушечка, — я прижал её к себе.
— Мой откормленный тюленчик, — она сильно меня поцеловала.
— Вы очень странная пара, — раздался голос со стороны двери.
Мы вздрогнули и обернулись. На нас смотрела Дженна, закидывая в рот фисташки.
— Ты давно тут стоишь? — выдала Софа, прижимая руку мне к животу.
— Минуту где-то. Пампушечка.
— Н-не подглядывай! Имей совесть!
— Я не подглядывала. Вы мне просто путь к хлопьям загородили, я хотела вас растолкать, но вы так увлечённо жамкали друг друга, я решила подождать, пока закончите.
— А если бы мы… если бы мы… — замямлил я.
— Переспали? — она чуть усмехнулась. — По-моему, ты слишком воспитанный и правильный, чтобы делать это на кухне.
— Так, на, — я вынул из шкафа три упаковки хлопьев и достал из холодильника молоко, всунул это в руки Дженни, развернул её к двери и стал подталкивать к выходу. — Держи, ешь на здоровье, приятного аппетита, доброй ночи, сладких снов…
— И за буйки не заплывать, тюленчик, — посмеивалась Адамс, уходя к себе.
Я закрыл дверь кухни и повернулся к Софочке. Та сидела и мяла подушку. Я неловко кашлянул в кулак.
— Кхм, я… я наверное… я водички попью.
— Да, я тоже, — кивнула демон.
Напившись, мы сели рядышком. Обоих пробрала улыбка.
— Наверное, она права, — сказала Софочка. — Мы довольно странная пара.
— Мы ангел и демон. Куда страннее?
— Ну да. Ты смущён, всё хорошо?
— Относительно. Я правда кажусь таким правильным?
— Что значит «кажусь»? Ты и есть очень правильный. Правильный, воспитанный, приличный, хороший мальчик.
— А как это связано с тем, что я не могу… ну… на кухне… ты поняла.
Она умилительно на меня посмотрела и погладила по щеке.
— Ну ты даже слово «переспать» сказать стесняешься, ты такой миленький стеснительный культурный пончик.
— Я…я… нет!
— Ты мой упитанный и воспитанный, — она чмокнула меня в губы, поглаживая объёмный живот.
— Й-я не стесняюсь! Я не правильный и не стеснительный!
— Хорошо, ты грубый и наглый нахальный мерзавец. Так получше, мой кругленький?
Я поджал губы.
— Знаешь, что?
— Что, милый?
— Я могу это сказать! И я могу п… пере… переспать с женщиной… с тобой на кухне! На столе! Прямо на тарелках!
Едва я договорил, как Софа засмеялась, а я раскраснелся и вжался в диван, закрывая лицо руками.
— Боже, что я сказал?!
— Ну конечно можешь! Ты всё-всё можешь, сладенький, ты мой маскулинный мужЫцкий мужЫк, — посмеивалась демон, приобнимая меня. — Хих, не могу, ты такой милый круглый пирожок.
— Почему я такой тряпка и мямля?
Она посмотрела на меня и уложила мою голову себе на плечо.
— Ну-ну, дорогой, ты не тряпка и не мямля. Ты просто очень приличный. Мы с тобой как будто из разных сословий. Я из низов, а ты из аристократичной семьи.
— Да так и было, — вздохнул я. — Архангелы, это то же, что и аристократы у людей.
— С пафосными приёмами?
— Мгм. Родители часто на них ходили со мной и Гавриилом.
— Ой, а как ты выглядел? Пухленький румяненький мальчик в шёлке и золотистой парче? — с интересом, без тени издёвки спрашивала девушка, обнимая мне живот.
— Да. Круглощёкий, с пузиком, с маленьким бантом-бабочкой и брюках на подтяжках.
Та аж пискнула.
— Мамочки, почему я тебя не видела, а? Так бы и потискала маленького толстенького тебя.
— Я был очень робкий.
— А сейчас нет? — я поджал край губ. — Извини, я не со зла, правда.
— Всё нормально. А ты какой была?
— Златовласой пухловатой девочкой. С цветными лентами в косичках, голубыми глазками, и в ярко-жёлтом платьице. Ты чего так смотришь?
— Почему ты ни разу не надевала платье? — пискнул я. — Ты была такой хорошенькой.
— Да, тогда ещё была. Переносимся к подростковому возрасту.
— Пухлый, веснушки, зажатый и ботан.
— Пухлая, кудрявая, вся в чёрном и нытик.
— Я так понимаю, не один я с детства пышечка? — невольно усмехнулся я, обняв её пузико.
— Понимай как хочешь, — буркнула она, смутившись.
— Буууууулочка, — довольно заулыбался я, прижимаясь к её бочку. — Плююююшечка. Ватруууууушечка.
— Хваааааатит, — передразнила она меня.
— Неееееет.
— Ну всёёёёёёё.
— Не всёёёёёёё.
— Рафи, я хочу есть.
— Но мы только поели… ай, неважно, я тоже захотел.
Мы чмокнули друг дружку, и достали из холодильника творожную запеканку со сгущенкой, эклеры и тортик. От запеканки я отказался, ибо творог немного недолюбливаю.
— Но она довольно вкусная, совсем не будешь? — уточнила Софочка, съедая кусочек.
— Нет, спасибо, кушай сама.
— Ладно, а тортик?
— А тортик можно, — облизнулся я. — И эклерчики тоже можно.
— На ночь?
— На ночь.
Она улыбнулась краем губ, придвинула ко мне сладкое, и протянула ложку. Я приступил к ужину, пока рядом уплетала своё Софа, периодически вытирая мне щёки и поглаживая живот.
— Аккуратнее, дорогой, — она чмокнула меня в левую, и облизнулась. — Какой вкусный.
— Хочешь? — я подцепил ложкой кусочек торта и протянул ей. Софа съела его и ещё раз облизнулась.
— Вкусненько.
— Давай ещё, открывай ротик.
Она съела половину торта, а потом мы с ней на пару съели большое блюдце эклеров. Софа тяжело охнула и улеглась на диван, поправив под головой подушку.
— Я объелась.
— Тяжело?
— Очень.
— Я тут это… можно?
— Можно — что?
Я сел рядом и опустил руки ей на пузечко, начав поглаживать и нежно мять его. Она закрыла глаза и тихонько простонала.
— Ммьфь… Рафи…
— Ты мурлычешь?
— Бывает иногда… ох, это так приятно… я теперь понимаю, почему ты просишь, чтобы я так делала… мф, бок болит…
— Моя маленькая, — я поцеловал её в живот, поглаживая левый бочок. — Моя булочка кругленькая. Моя Софочка, моя сладенькая пышечка.
— Ляг рядышком, пожалуйста.
Я кое-как улёгся, и даже не раздавил её на узком кухонном диване. Флейм охнула и прильнула своим пузечком к моему.
— У тебя животик такой горячий, — улыбнулась она, уткнувшись в меня лбом. — Давай вместе поспим?
— Давай, только на кровати. Здесь я тебя точно пузом раздавлю.