Сверху загремели шаги, зашумело прерывистое дыхание.
– Эй! Что там у вас?
Вместо ответа погас свет. Сопение вернулось. Глеб ринулся назад, к подъездному электропривратнику, будто тот и правда был верным стражем, а не автоответчиком. Но кто-то толкнул кулаками в спину возле ступенек. Глеб ударился плечом о стену. Не очень больно, парка смягчила. Глеб попробовал ударить на сдачу – в сопящую темноту хуком слева – попал по воздуху. И почти сразу стукнули сзади по голове.
– Что происходит?! Вы с какого района? Меня тут знают, – выдал Глеб от растерянности банальную отговорку.
– Тихо. Тихонечко, – прошептал чей-то молодой голос.
Толкнули еще раз, упал. В ушах разлилась маринадом боль. «Руки испачкал», – подумал Глеб, пока чьи-то чужие руки его обыскивали. «Драться? Вдруг у них нож? Если одежду начнут снимать, плевать, буду драться». Ничего не видно. Одни звуки – шуршание, кряхтение, перетаптывание. Сливаются в «шшш-шшшш» сплошное.
«Надо было, наверное, закричать».
Маринад в голове густел. Темнота тоже густела, наступала. Глеб различил перед глазами столб грубой ткани, похожей на наждачную бумагу. Валенок, показалось. Чья-то нога в валенке. «Замори меня, замори меня, червячка».
Отцы и братья
А началось это еще летом. Никто меня, ясное дело, не уговаривал. Просто позвонил бывший сокурсник Андрей и предложил:
– Давай ты напишешь книжку. Янг-эдалт там… или подростковое.
Андрей работал редактором в одном издательстве, и мы с ним по старой дружбе иногда виделись. Таких предложений я от него не ждал. Да и любых предложений, кроме как вместе сходить в бар.
Говорю:
– Я не пишу художку. И к тому же отвратительный педагог.
– Но ты пишешь про книги. Часто шутишь, как школьник. Думаю, у тебя получится.
– Может, по-твоему, и ресторанные критики – повара, каких поискать?
Подкол про школьника я тактично не комментирую.
– Чувак, я помню, ты когда-то сочинял прозу. – Обычно вкрадчивый, низкий голос Андрея звучит торопливо. – Почему бы снова не попробовать? Твоя профессия все равно довольно бесперспективна.
Я соглашаюсь. Вернуться к творчеству – хоть какая-то перемена. Перемены мне нужны.
Андрей говорит, что ждет роман через девять месяцев. Он, конечно, не учитывает, что у меня две работы. Я же вдобавок батрачу контент-менеджером на удаленке. В одной фирме, которая торгует сантехникой. Пишу им релизы, статьи на сайт, веду соцсети. Торговцы унитазами берегут меня от нищеты.
На календаре воскресенье – единственный день, когда можно ничего не делать. Куковать в своей однушке на Речном вокзале, гулять по району и планировать следующую неделю. Я мою линолеум, протираю с рабочего стола перхотоподобную пыль. Потом пытаюсь очистить духовку, всю в желтоватых наростах от запекания курицы, хотя заранее знаю, что без корейского жироудалителя, на который тупо жалко денег, это не удастся. Наконец я включаю ноут, перевожу смартфон в авиарежим, беру ежедневник и пишу. Разумеется, не роман, а свой график – как его нужно поменять, чтобы успеть с книгой за девять месяцев. С начала пандемии работа везде удаленная. В конторе что-то требуют присылать каждый будний день. Литературные сайты просят по три заметки в неделю. Раз в месяц – рецензия для журнала. Получается, что заниматься романом я могу либо в ущерб сну, либо по выходным.
«Ладно, – думаю, – по крайней мере, есть выходные. Хоть что-то интересное поделаешь».
В следующую субботу стоит дикая жара и писать не хочется совсем. Тем более еще до предложения от Андрея я планировал съездить на родную окраину навестить родителей. Почему-то кажется, что это полезно для творчества. Дескать, пообщаешься с братом, которому как раз четырнадцать.
Брат занят школьным проектом, и батя сразу усаживает меня ужинать. На знакомой с детства кухне: поролон дремлет в оконных щелях, угловые шкафчики грозят набить шишку. Тесный уют. Уже сытый, батя накладывает мне картошки с котлетами, а себе наливает самодельный бурый квас. Весь обросший жесткой бородой, похожий на худощавого лесоруба, батя садится напротив с полной кружкой бурды и смотрит на меня так, будто мы должны обсудить, почему не успели за день спилить в чертовой тайге все деревья. Но спрашивает:
– Чихуахуа – прекрасная собачка, как думаешь?
– Это та лупоглазая и мелкая, которая все время дрожит и писается?
– Да, – невозмутимо кивает батя. – По-моему, очень крутая. Ты был бы рад такой собачке?
– Хочешь на днюху мне подарить? – настораживаюсь я.
– Не, ты бы с ней не справился. Я мать и Витю уговариваю завести.
– Понятно. Думаю, чихуахуа просто чудесные. Надо, само собой, заводить.