— На полигон, — не опуская головы, ответила Анна. — Посмотреть боевые стрельбы.
— На полигон? — переспросил Саша, вдруг поняв, что скрывается за этими словами.
— И тогда, на реку, ходила самовольно. Но тогда был выговор по комсомольской линии. Я знала, что встречусь с тобой.
— Неправда, — возразил Саша. — Ты не могла этого знать. Мы увиделись первый раа в жизни. Ты могла встретить другого? — торопливо спросил он.
— Нет, — радостно воскликнула она. — Я мечтала встретить тебя и встретила. Иначе не могло и быть. Я все запомнила, все… И ветер, и черемуху. И как прогудел буксир. По ночам я часто слышу этот гудок.
Анна подставляла голову под косые струи дождя, казалось, ей хочется, чтобы он лил сильнее. Она опустила ноги на землю. Дождь поспешно и жадно лизал ее голые коленки.
— Не бойся, я не стану навязываться, — вдруг жестко сказала она, по-своему истолковав его молчание. — Сейчас уйду.
Она провела ладонями по мокрому лицу, внимательно посмотрела на Сашу, и счастливое сияние ее глаз тут же погасло.
— Ухожу, — тихо сказала она, резко и решительно вставая на ноги. — Когда у вас выпуск?
— В сентябре, — ответил Саша.
— И ты уедешь на фронт?
— Да.
— Уже известно куда?
— Не совсем точно. Но скорее всего — на Волгу.
— Хорошо, — кивнула головой Анна, ее потускневшие глаза встретились с глазами Саши, и она тут же отвернулась и быстрыми шагами — по свежим лужам, по мокрой траве — пошла к своей конвоирше. Казалось, она забыла и о встрече с Сашей, и о том непродолжительном и сухом разговоре, который у них только что состоялся.
— Не уходи! — тревожно воскликнул Саша.
Анна не оглянулась.
— Ну как? — нетерпеливо спросил Валерий, когда Саша подошел к нему. — Поэма о вечной любви? Но почему ни одного поцелуя?
— Дождь, — рассеянно сказал Саша. — Какой дождь.
Валерий обнял его за мокрые плечи, и они ускорили шаг.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Осенью Саша и Валерий вместе со своими товарищами были произведены в лейтенанты и получили назначение на фронт.
Перед отъездом они зашли к Обухову. Тот сидел на походной койке и нещадно курил.
— Снова жизнь сводит вас вместе, — почему-то с грустью сказал комиссар. — Снова в бой.
— Покой нам только снится, — с чувством произнес Валерий. — Не пойму одного: как получилось, что немцы дошли до самой Волги? Плохо наши дрались.
— Хорошо дрались, — упрямо возразил Обухов. — Сегодня получил письмо из дивизии. Федоров погиб.
— Федоров?! — вскрикнул Саша.
— Вот и непробиваемая шинелка, — тихо сказал Валерий.
— Он вел батарею через лес. Машина нарвалась на противотанковую мину. Осколок ударил ему в шею. Он лежал на размытой дождями дороге и перед смертью не сказал ни одного слова. Я знаю, он проклинал свою судьбу. Не мог примириться с такой смертью. Если погибнуть, то на передовой. На наблюдательном пункте. Этим он всегда напоминал мне пограничника.
Обухов замолчал.
— Никак не могу представить его мертвым, — сказал Саша. — Никак.
— Да, — кивнул головой Валерий. — Пока мы отсиживались в тылу…
— Не вздумайте отдать Волгу! — вдруг резко выкрикнул Обухов, стукнув кулаком по столу. — Только победа! Или смерть.
— Главное — не думать о смерти, — сказал Валерий. — Самое большое чудо — то, что человек не знает, когда придет его последний час. А если бы знал? Он жил бы как безумец, все время пересчитывал бы, сколько дней осталось ему жить.
— Дело не в этом, — возразил Обухов. — Есть люди, которые живут и после смерти. А есть — уходят из жизни раньше, чем придет конец.
— А мы ведь хотели вернуться к Федорову, — тихо сказал Саша.
Обухов порывисто прошелся по комнате.
— Он должен быть жив, — упрямо сказал он.
— Федоров? — с надеждой воскликнул Саша.
— Андрей, — тихо ответил Обухов, и складка на лбу прорезалась еще глубже. — Мне здесь больше невмоготу. Прошусь вместе с вами. Там будет легче. А здесь — будто бросил его на произвол судьбы.
Саша не привык слышать от Обухова жалоб. С жалобами обращались к комиссару.
— Как вы твердо верите, — восхищенно сказал Саша.
— Вас отпускают на фронт? — спросил Валерий.
— Пока нет. Но добьюсь.
Обухов надел шинель, затянулся ремнями, порывисто надвинул на лоб фуражку.
— На вокзале будет митинг. Все скажу там. Обещаете писать? — вдруг как-то виновато спросил он. — Просьба эта надоедливая, при любых проводах ее можно услышать. И все же — пишите. — Он распахнул дверь. — Писать-то мне больше некому, — добавил Обухов, и его слова тотчас же унес ветер.