Я снова передвинул рычажок. Пусть ответит на мои вопросы не в темноте, а при ярком свете.
— Как ты могла?
Она молчала.
— Как ты смела?!
— Алеша…
— Нет, ты скажешь. Скажешь!
— Уходи, — заплакала Лелька.
— Перестань! — И чем больше она плакала, тем сильнее закипала во мне злость. — Теперь тебе уже никто не поможет. Тебя отправят, — вдруг выпалил я, понимая, что не имею права говорить об этом. — Под конвоем. И это наша последняя встреча. И если ты даже не пытаешься оправдаться, значит…
Сейчас она скажет, что ее специально оставили в тылу врага, что так было нужно, что она сделала все, что могла. Я очень ждал этих слов. Как приговоренный к смерти ждет, что в последний момент его спасет какое-то чудо…
Еще мгновение — и я бы ушел. Но вдруг подумал о том, что, сколько знал Лельку, никогда не видел ее плачущей. Мне стало жаль ее, но тут же возмущение вытеснило жалость. Слезы! Обычная женская уловка! Растопить лед в сердце, вызвать сочувствие. «Что слезы женщины? Вода…»
— Прощай, — сказал я.
— Алеша!
Я молчал.
— Алеша…
— Здесь нет Алеши. И нет Лельки.
— И все-таки у меня есть одно желание, — сказала она.
— Какое?
— Ты можешь вывести меня на прогулку?
— Могу, — сказал я, забыв о том, что нарушу обязанности часового.
Но отказаться от своего обещания я уже не мог. Да и велик ли будет мой проступок, коль прогулка разрешена ей официально?
Мы вышли из землянки. Перед тем как уйти, я навесил на дверь замок. Тот, кто, неровен час, вздумает подойти сюда, поймет, что арестованная на месте.
Темнота была густая, вязкая, лишь снег немощно подсвечивал эту темноту снизу, и потому можно было различить корневища деревьев. Мы пошли по тропке с едва приметными вмятинами следов.
Днем была оттепель, с голых деревьев текло, и к вечеру на снегу образовалась плотная корка. Она с хрустом оседала под тяжестью ног. Ветер утих, и ночь стояла спокойная, утомленная.
Мы шли молча. Она была в телогрейке, на голове — шерстяной платок. Кто-то уже успел о ней позаботиться.
Мы не знали, куда идем. Хотелось раствориться в ночи, чтобы потом, на рассвете, встретиться и чтобы каждый из нас оказался таким же, каким был прежде.
Я остановился первым. Она, вероятно, восприняла это как нежелание уходить слишком далеко от землянки.
— Еще семь шагов, — попросила она. — Я, дурная, верю в приметы. Древние римляне считали эту цифру счастливой.
Я выполнил ее желание. Деревья спали. Она прислонилась к стволу, и я не услышал, а почувствовал, как в ее груди часто и тревожно бьется сердце. И от этого мое сердце тоже застучало сильнее, порывистее.
— Самое страшное, — сказала она без грусти, — это то, что мы уже никогда не станем прежними.
— Почему?
— Война… Она так и будет стоять между нами…
— Но ты же… не случайно? Я знаю, знаю, тебе нельзя никому говорить об этом. Даже мне. Это правильно, это так и надо, и я понимаю. Но тебя же специально… Ну, я не прошу отвечать на этот вопрос. Не отвечай, но ты же отпустила Галину. Хотя ты очень рисковала. И наверное, не только это. Ты не рассказывай, это нельзя, разве я глупец? Я все понимаю…
Я говорил и говорил, боясь, что она опровергнет мои предположения, и мне хотелось лишь одного: чтобы она хотя бы намеком, кивком головы подтвердила то, о чем думаю я.
— Запомни, Алеша, — все так же тихо и спокойно сказала она. — Никто, — она выделила это слово, — никто меня не оставлял у немцев. Я сама осталась. Антон не соврал тебе. В немецкой газете есть снимок.
— Значит, — медленно произнес я, отшатнувшись от нее.
— Да, — сказала она еще тверже, — все это правда.
Я стиснул автомат руками.
— Я ко всему готова, — сказала она. — И знаешь, Алеша… Даже там мне не было так страшно, как здесь.
— Но почему? — не выдержал я.
— Каждый может ткнуть в меня пальцем и сказать…
— Молчи! — воскликнул я.
— Спасибо, — прошептала она и неожиданно стремительно подошла ко мне, прикоснулась губами к моим губам. Я вздрогнул: мне почудилось, что это вовсе не Лелька целует меня.
Мы вернулись в землянку.
— Прощай, — сказала она. — И знаешь…
Я почувствовал, что в душе у нее идет борьба: сказать или не сказать?
Я терпеливо ждал.
— И знаешь, — повторила она волнуясь, — все-таки Лелька осталась Лелькой.
— Это правда? — спросил я.
— Не надо вопросов, Алеша.
— Нет, скажи, скажи, ты не можешь оставлять меня так… Ты не смеешь, слышишь?
— Я все сказала, — еще тише проговорила она. — Хочешь, повторю: Лелька осталась Лелькой.