Жена кружит по дому, прикасается к стульям, перилам, вазам, проверяет. На своих ли они местах, не потеряли ли они своей стульчатости, перильчатости, вазовости; коль скоро Роберту стали сниться сны, то все возможно, все позволено, даже то, что Бога нет. Она бы пожаловалась маме и папе, собрали бы семейный совет с целью решительного обращения к разуму Роберта, но сейчас другие вещи занимают их, к Тестю нельзя приставать с ерундой в то время, как какие-то политические авантюристы, как он их называет, ополчились на него. Тесть хочет знать, кто за этим стоит и кто заинтересован в том, чтобы убедить нескольких из его бывших секретарш в том, что шлепанье по попке и усаживание к себе на коленки очень даже подпадает под определение «домогательства сексуального характера», кто научил их, чтобы они непременно вспомнили, какие еще вроде как приветственные спонтанные действия позволял себе их бывший шеф, и вполне ли они уверены, что давали ему разрешение на нечто подобное, а если и давали, то не под начальственным ли нажимом. Тесть не считает себя виноватым, но партия уже сделала ему предложение, от которого невозможно отказаться: или он снимет с себя депутатский иммунитет и очистится от обвинений, или его исключают из партии. Ничего он с себя не собирается снимать, будут еще какие-то левацкие сопляки объяснять ему, как надо обходиться с женщиной, эдак скоро и вовсе окажется, что целовать даме руку — сексуальное домогательство, дарить ей цветы — взятка, а делать комплимент — вербальное насилие; именно так пытается организовать свою защиту Тесть перед лицом СМИ и домашних, особенно Тещи, которая триумфально и возвышенно длит свое тихое существование, без сочувствия присматриваясь к упадку мужниной карьеры. Его преподобие мог бы гордиться ею. Ее личное участие в отыскании зацепки на самого непотопляемого представителя вражеской группировки трудно переоценить. Достаточно было переписать из записной книжки мужа телефоны практиканток, стажерок и секретарш, пропорхнувших через его депутатское бюро за последние пару лет; очень оказалась недурная коллекция. Теща один-единственный раз обратила его внимание на то, что не стоит держать номера телефонов, по которым, как он заявлял, давно не звонит; Тесть один лишь только раз пообещал ей выбросить их в ближайшее же время; Теща один лишь раз предложила ему свою помощь в наведении порядка; Тесть один лишь раз с вежливой решимостью ответил, что справится сам; Теща передала список телефонов (естественно, анонимно) журналистам из газеты, которую она (так ее научил его преподобие) презирает, но при всем при том цель оправдывает средства, а цель была в высшей степени благородной: убрать политика, деятельность которого радиостанция давно уже не поддерживает и даже больше — слегка осуждает, потому что его группировка заблудилась на путях Истины, а заодно — вернуть мужа в семью, пусть он на старости лет рыбалкой займется, перед телевизором посидит, пазлы поскладывает; а политикой уж сама Теща с удовольствием займется, с Божьей и Богоматери Лихенской помощью.
Жена суетится, заглядывает в кабинет Роберта, видит, как он сражается с молнией, которую давно уже надо было бы сменить; придется сумку сколоть булавками.
— Это что такое? Снова куда собрался?
— На тот свет.
— Ты думаешь, что это смешно?
— Не знаю, зато пытаюсь быть искренним.
Мигрени и истерики, подождите немножко, потому что на наших глазах проклевывается прекрасный образчик женского гнева, пускает почки, набирает полную грудь воздуху и изо всех сил выплевывает его прямо в Роберта:
— О чем ты говоришь?! Что с тобой происходит в последнее время?! Пропадаешь неведомо где, меня даже не спрашиваешь, вот и теперь вижу уложенную сумку — объясни, в чем дело?!
— Я ухожу.
— Ты? Ты… Ты дебил!! Уходишь?! Он, видите ли, в голову себе вбил, что может так просто уйти! Собрать манатки и смыться! Ты считаешь, я заслужила такое отношение?!
— Я не сказал, что ухожу от тебя. Как бы это тебе объяснить: я ухожу от всех вас, совершенно, просто исчезаю.
— Просто?! Что ты такое говоришь?! Да ты ненормальный!! Тебе надо лечиться!!
— К сожалению, лечиться уже поздно.
— Ты дрянь!! Ты идиот!! Ты… графоман!!!
— Не мало найдется таких, кто поаплодировал бы тебе, но это уже ничего не изменит. Понимаешь, я откладывал эту минуту много лет, все уговаривал себя — на следующей неделе, самое большее через месяц, соберу манатки и уеду, начну другую жизнь; и так я откладывал свою жизнь со дня на день. Но все имеет свой конец. Теперь тебе придется научиться жить без меня.