Бритт называла себя «Б.Г.», кондиционер — «к.в.», противозачаточные таблетки — «п.з. таблетки», а машину «Сильвер Клауд» фирмы «Роллс-Ройс» — «С.К.» Родилась она во Флэтбуше, потом быстренько перебралась на Манхаттан — в Аппер-Ист-сайд, а позже прямиком направилась в Голливуд — не дожидаясь, пока перед ней зажжется зеленый сигнал светофора. Жила она в «Бев. Хиллз», любила «мекс.» кухню, нюхала «к.», скручивала самые тугие «с.» за всю историю курения марихуаны, полировала «н.» в салоне Элизабет Арден в Беверли-Хиллз, завивала «в.» у Кеннета в Нью-Йорке, а ее любимыми выражениями были: «Без борьбы нет победы» и «Это не для среднего ума». Первое означало: «Твоя борьба — моя победа», а второе подразумевало, что она превосходит всех смертных во всем, за что только ни возьмись. Она могла бы стать посмешищем, если бы в процессе достижения искомой победы не доставляла окружающим столько хлопот. Лучше всего ее характеризовала манера говорить: голос ее звучал то вкрадчиво, то льстиво, а иногда попросту оскорбительно для уха. Она демонстрировала хитрость и коварство так грубо и прямолинейно, что поначалу никто не воспринимал это всерьез. Бритт сразу клала партнера на обе лопатки, и все из-за того, что ее никогда сразу не принимали за того, кем она на самом деле была: за акулу под личиной акулы.
Нас свела с Бритт одна не вполне порядочная нью-йоркская фирма с неправдоподобным названием «Творчество и Слава, лимитид», больше известная под названием «ТиС». Раньше Бритт служила в разных нью-йоркских издательствах, где читала всякую графоманскую макулатуру, в рекламном агентстве, где сочиняла аннотации дезодорантов для интимных частей тела, в женском журнале, где в ее обязанности входило ежемесячное составление гороскопов, и в лекторской конторе, где она научилась мастерски подделывать бухгалтерские счета. В роли продюсера все приобретенные знания и навыки очень пригодились ей.
Бритт остановилась в гостинице «Шерри-Нидерланд», демонстрируя тем самым полное отсутствие воображения, довольно удивительное для представителя ее профессии. Она занимала огромный номер-люкс с желто-зелеными шелковыми драпировками и кучей телефонных аппаратов, проведенных, кажется, даже в сортир. Что роднит «Шерри» с «Бев. Хиллз», так это натыканные повсюду телефоны. Боже упаси пропустить хоть один звонок, когда сидишь на толчке или попиваешь коктейль. В таких роскошных апартаментах просто обязательно должен быть телефон в клозете, а в залах для коктейлей аппараты подносят прямо к столам. Но, я так подозреваю, все это только для виду. Какой продюсер, даже если он полный идиот, станет вести телефонные переговоры, сидя на стульчаке и выдавливая из себя очередную порцию дерьма? Вряд ли представитель профессии, где внутреннее содержание всегда остается за кадром, а важна только внешняя оболочка, станет таким образом использовать телефон. И сомневаюсь, что кому-то придет фантазия вести серьезный деловой разговор за коктейлем, когда вокруг вьется рой конкурентов, так и норовящих подслушать тебя. Так что все это телефонное изобилие рассчитано исключительно на желторотых простачков. Вроде меня. Выход Изадоры Новичок, злополучной графоманки, выступающей с приветствием Голливуду.
Бритт предпочитала принимать на своей территории. Она приехала в Нью-Йорк ради меня, но стала настаивать, чтобы я заглянула к ней в гостиницу. Мне кто-то говорил, что так поступают крупные мафиози. Так поступал и Волшебник страны Оз. Так поступают, когда хотят, чтобы трепещущий раб предстал пред светлые очи господина. А «Шерри-Нидерланд» имеет к Голливуду такое же отношение, как русское посольство к России: едва войдя под его своды, перестаешь чувствовать себя гражданином своей страны.
Если бы я доверилась своему первому впечатлению! Сколько неприятностей можно было бы избежать, если бы мы всегда доверялись только ему! Но я попыталась себя обмануть. Как и многие мои сверстники, я была влюблена в киношки! Меня пленяла эта удивительная способность кинематографа поражать воображение, так что попавший под его влияние уже не может понять, где кончается мечта и начинается реальность. Я тоже была зачарована Голливудом, его ставшими легендарными пороками, его способностью, подобно горгоне Медузе, уничтожить любого, кто осмелится взглянуть на него. Конечно, кое-какие слухи доходили оттуда до меня. Я знала, кто из моих школьных приятелей неплохо устроился там. Это, за редким исключением, были люди самые бесталанные, напрочь лишенные фантазии и за новый «роллс-ройс», виллу с бассейном и щепотку кокаина готовые вполне примириться с несправедливостью. И все же то, что связано с Голливудом, продолжало по-прежнему волновать меня. Я изучила некоторые голливудские мифы и поняла, насколько они убоги. Теперь настал черед проверить миф о его порочности и испорченности.
Мои изыскания на этот счет начались в отеле «Шерри-Нидерланд» на следующий день после рокового звонка.
Первые впечатления: Бритт Гольдштейн возлежит в желтом шезлонге, попивая джин с тоником, в то время как в номер меня впускает ее школьная подруга из Флэтбуша Сью Злотник. Это уже о многом говорит: она даже задницы не приподняла, чтобы поздороваться со мной. Она лежит, развалившись в шезлонге, и в разрезе халата от Бендела видны ее ноги, ухоженные в салоне Элизабет Арден. Она очень маленького роста (около 4 футов 10 дюймов), худая (никогда не доверяла худым), с огненно-рыжей гривой, ледяными глазами и вытянутым в узкую линию маленьким жестким ртом. Ее нос напоминает своим изгибом букву «S» (а может быть, полумесяц? или засохшую корку сыра?) — добрая половина евреек в Беверли-Хиллз обладает такими носами. (Если их все вместе сложить, получилась бы дорога обратно в Польшу — из Беверли-Хиллз). Но самое характерное в Бритт — это рот. Напряженные мышцы, растягивающие ее губы в улыбку, обнаруживают глубоко запрятанную подлость и полное отсутствие благородства. Судя по всему, выражающий ее жизненное кредо девиз («Без борьбы нет победы») не способствовал ее нравственному развитию.
— Привет, — говорит она сильно в нос, и ее голос напоминает жалкую пародию на выговор еврейской девушки из Бруклина. Наверное, в записи какого-нибудь лингвиста-диалектолога это выглядело бы очень забавно, что-то вроде «при-э-вет». — Это моя приятельница, Сью Злотник. А мы с ней как раз ударились в воспоминания.
— При-э-вет, — говорит Сью.
— Добрый день, — отвечаю я.
Мизансцена характеризует расстановку сил — как у Микеланжело на полотнах. Бритт по-прежнему возлежит, Сью теребит сумочку, я стою в неловкой позе возле шезлонга, пытаясь протянуть руку.
Вообще-то мне доводилось встречаться с разными людьми. Среди них были Нобелевские лауреаты, люди, ставшие живой легендой, мэры (если не президенты) и принцы (если не короли), и, откровенно говоря, в их присутствии я не испытывала ни малейшего смущения, но тут, с Бритт (которую в свои молодые и более снобистские годы за одно только произношение я стала бы презирать) — я вдруг растерялась. От нее исходила какая-то таинственная, магическая сила, что-то было в ней от дворового атамана, предводителя мальчишек, от эдакого доморощенного супермена: не обладая особой физической силой, она тем не менее так же умела подчинять себе. В ней чувствовался прирожденный победитель — и не потому, что она была умнее или способнее остальных, а потому что невооруженным глазом было видно: она способна на все. Одна ее бывшая подруга (насколько мне известно, все ее подруги оказывались бывшими в конце концов) позже рассказала мне, что как-то раз, еще в те времена, когда ей самой приходилось заниматься вполне земными делами, она выбирала ткань на занавес или на мебельную обивку и в тот момент, когда продавец отвернулся, она, и глазом не моргнув, слегка порвала материал, а потом потребовала скидку. Не будь я еврейкой, знакомство с ней сделало бы из меня антисемитку. Будь я мужчиной, она укрепила бы мое недоверие к женщинам. Если бы я была пожилым человеком, благодаря ей я бы окончательно разочаровалась в молодом поколении. Но я — это я, поэтому я отбросила прочь все сомнения относительно Бритт и стала жадно внимать тому, что она желала поведать мне про мою книгу.
Сью Злотник через некоторое время ушла. Мне показалось, что где-то я уже видела эту сцену, — как она, пятясь, выходит из гостиничного номера: так, должно быть, придворные выходят от короля, — но, возможно, память меня подводит. Так или иначе, она ушла — незаметно, смиренно. А Бритт продолжала с царственным видом восседать в шезлонге — правительница игрушечной страны, королева пластиковых кредитных карточек.