— Не волнуйся, Розанна, это не горит. Ты можешь посмотреть экспонаты, а потомуж будешь решать. А сейчас почему бы нам не повеселиться?
— Гениально! — воскликнул Роберт, который, кажется, только этого и ждал.
Бывают моменты, когда сам воздух пропитан сексуальностью. Чаще всего это случается вечером, когда над крышами всходит луна, в теле играет кровь, и стоит лишь взглянуть на мужчину — надо только, чтобы он был не уродом, — и ты готова лечь с ним в постель. Этот вечер, к сожалению, был нетаким.
В квартире прохладно, присутствующие несколько скованы и смущены, атмосфера не располагает к любви. Но раз уж мы здесь собрались… К тому же Роберт был деловой человек. Такая возможность может больше не представиться. Кстати, тут просто неоценимы наркотики. Марихуана и «Битлз». А сколько оргий без этих компонентов попросту сорвалось! Мелодии, идущие из глубин естества, бьющий по уху бас… Заползающий в легкие сладкий дым ударяет в голову, пробирается в самые потаенные уголки… и снова «Битлз»: « Мир круглый… и это поддерживает меня«.
Черт побери, я вдруг поняла, что скучаюпо шестидесятым годам. Я вновь в Германии вместе с Беннетом, наводящим тоску, я стараюсь быть «хорошей женой», вкусно готовить, наконец, ломаю ногу, чтобы искупить самый естественный на свете грех — жажду свободы. Я вспоминаю, как мне хотелось пойти на вечеринку со студентами Гейдельбергского университета, напиться там, трахнуться с кем-нибудь, вобщем, вести себя по возрасту. Но Беннет, который исправно два раза в неделю занимался любовью с Пенни в моем кабинете, объявил меня инфантильнойи отправил к аналитику, чтобы я избавилась от этих идей. Потом, уже в двадцать девять лет, я пустилась в разгул с Адрианом Гудлавом, но затем вернулась, на этот раз не покорной, а, что гораздо хуже, циничной, разуверившейся во всем. Раньше я была послушной, теперь стала независимой; независимой, но вынужденной отказаться от общения с мужем, отчаявшейся найти в жизни хоть сколько-нибудь крепкую привязанность, пытающейся утолить боль одиночества бессмысленными интрижками…
Проклятье, если бы я могла перенестись назад в шестидесятые! Если бы я перебесилась, когда мне было двадцать пять, как в свое время сделал Джош!
Джош. Я закрыла глаза и увидела его. Я лежала на диване с бокалом вина в одной руке и сигаретой с марихуаной в другой, когда вдруг передо мной всплыло его смешное, доброе, мохнатое лицо. «Я тоже люблю тебя, но достаточноли этого?» — спрашивал он. Вот он в аэропорту, у входа в ведущий к самолету туннель, и я никогда не окажусь в его объятиях. Подобно Алисе, отхлебнувшей из бутылочки, я стала слишком большой, слишком старой, слишком глупой, слишком разочарованной…
— Может, потанцуем? — предложил Ганс и взял меня за руку.
У него было милое, сухощавое европейское лицо, но он не был Джошем.
« Какого черта?!» — промелькнуло в мозгу. Но Ганс резко поднял меня. Теперь звучала психоделическая мелодия 1967-го — « Сержант Пеппер и ансамбль клуба «Одинокие сердца«, которая уводила меня назад, все дальше и дальше к тем дням, когда я чувствовала себя такой виноватой, оттого что молода, сексуальна и мечтаю о том, о чем мечтает в двадцать пять каждыйчеловек, а тем временем мой средних лет муж — он уже родился стариком! — имел свой кусок пирога и с удовольствием уплетал его, не забывая время от времени напоминать мне о моей инфантильности. Как это все непростительно!
Но еще не все потеряно, черт возьми, я могу еще все наверстать! Уж лучше в тридцать два стать двадцатипятилетней, чем не стать никогда!
Танцы. Я почти забыла, как любила когда-то танцевать. Немножко травки, хорошая музыка и приступ отчаяния — вот и все, что мне нужно, чтобы плясать до упаду. Мое тело словно входит в музыкальный ритм, как будто музыка — его дом, и, забыв обо всем, я начинаю танцевать. Теперь я совсем не похожа на склонного к рефлексии человека, которого постоянно одолевают сомнения и заботы, который вновь и вновь переживает прошлые обиды, — нет, я танцую, как человек, не признающий иного ритма, кроме ритма собственных ног. И на время я действительно становлюсьтакой.
Мы с Гансом танцевали до тех пор, пока не оказались в спальне.
— Ведь кто-то должен начать, — сказала я, — так почему бы не мы?
— Верно, — засмеялся он.
Он был веселым и смышленым, и если я закрывала глаза и отвлекалась от его тощего тела, странного лица, его кривой усмешки и похожей на череп головы, забывала его непривычный акцент, я начинала воображать, будто рядом со мною — Джош: это Джош раздевает меня, раздвигает пальцем влажные губы влагалища, расстегивает ширинку. Это его большой член входит в меня, его губы покрывают поцелуями мое лицо… Я взглянула на Ганса и вдруг увидела, как может увидеть лишь одурманенный наркотиками человек, — в его облике все мужчины, которых я любила или желала, сливаются в одно: Джош постепенно превращается в Беннета, Беннет — в Адриана, Адриан — в Чарли, Чарли — в Брайана, а Брайан превращается в моего отца. И все они — один человек, никакой разницы между ними нет. Тут я впилась ногтями Гансу в спину и начала вопить, плакать и визжать что было сил.
— Это несправедливо, несправедливо, несправедливо!
Ганс был очень деликатным человеком. Он не рассердился, не испугался, а стал нежно гладить меня по волосам.
— Чтонесправедливо, Изадора? — ласково спросил он.
Я была невменяемой и ничего не могла объяснить, но на мои крики сбежалась вся компания, пританцовывая, как истинные жрецы Бахуса, — кто-то попытался успокоить меня, но остальные решили присоединиться к веселью. Я одурела от наркотиков, из глаз у меня текли слезы. Громко играла музыка (« Мне бы хотелось тебя возбудить…»), и я не помню, кто начал первым, что последовало потом и как развивались события дальше, — если, конечно, во всем происходящем была хоть какая-то последовательность.
Помню только, что в какой-то момент Ганс пристроился ко мне сзади, Розанна губами трогала клитор, а ее муж покусывал мне соски. Потом сосками завладела Кирстен, появившаяся откуда ни возьмись, словно гигантский эльф. И уже позже, в самый разгар веселья, сзади был Роберт, а за ним стояла Розанна, которая его подбадривала и поддерживала яички, полагая, что так помогает ему. Я не могла не почувствовать, что член у Роберта не очень твердо стоял, и, помню, меня в этот момент поразила мысль, что большинстволюдей, увлекающихся сексом так же, как он, — эти сексуальные эмиссары, — не очень-то легко возбуждаются, будучи лишены пристального внимания присутствующих при этом людей. В какой-то момент Роберт трахал Розанну, а мы, кажется, стояли в стороне и наблюдали это скромное, почти невинное совокупление.
— Ну и что в этом интересного? — обычно спрашивают у меня друзья.
Если честно, я просто не помню. Ну, конечно, это страшно увлекательно. Конечно, все буквально обкончались. И кроме того, к экстазу примешивалось чувство собственной исключительности, эмансипированности; мы ощущали себя выше тех, кто, повинуясь буржуазному конформизму, трахается один на один.
Тем временем я продолжала размышлять: «Вот здорово, я покусываю клитор женщины, в это время другая женщина покусывает меня, в это время ее трахает мужчина, которого гладит и возбуждает другой мужчина. Ну ей-Богу, здорово!» Меня не покидало лишь одно чувство — нам нужен кто-то, кто направлял бы движение, может даже с мегафоном, поскольку все это страшно смахивало на час-пик. Требовалась большая перегруппировка тел, но так, чтобы не ломались наши спонтанно сложившиеся цепочки; к тому же позы, которые мы выбирали, было не так-то просто освоить не имеющим повседневной практики любителям-новичкам. Но мы старались изо всех сил. Нами овладела какая-то групповая жадность, и те из нас, кто обычно удовлетворялся одним, двумя, ну максимум тремя оргазмами, на этот раз посчитал своим долгом испытать их с десяток — во всех позах и с каждым из присутствующих.