Я: Мы совсем не обязаны ехать. Я сейчас же все отменю.
БЕННЕТ: Это будет выглядеть по меньшей мере странно.
Я: Вовсе нет. Мы проведем выходные вдвоем, побудем на природе… Ты вечно жалуешься, что мы редко бываем вместе.
БЕННЕТ: Да, но сейчас уже неудобно…
Я: Очень даже удобно — ты для меня гораздо важнее, чем какая-то там конференция… (Все это ложь, ложь).
БЕННЕТ: Нет, раз уж решили, так едем. Я из-за этой поездки соревнования по теннису отменил.
Я: Как это благородно с твоей стороны! Ведь ты впервые за все время нашей совместной жизни едешь со мной. И вообще, там должна быть интересная программа. Бесплатный уик-энд на природе. Да нам же еще и приплатят. ( Я всегда говорю про деньги «наши», хотя в глубине души считаю их своими).
Беннет молчит, уставившись на дорогу. Я смотрю на его профиль. Ясно, что его мучает какая-то мысль, но какая именно, я догадаться не могу. Моя поездка в Чикаго? Что-то в прошлом? Или какой-то мой воображаемый проступок?
Неожиданно это прорывается наружу.
БЕННЕТ: Целый год ты только и делаешь, что стараешься угодить всем, кроме меня. Ты готова тратить свое время на любого идиота, какому только придет в голову среди ночи тебе позвонить. Ты вечно или отвечаешь на письма, или встречаешься с друзьями, студентами, всеми, кто подвернется под руку, а мне никогда не удается побыть с тобой наедине…
«Потому что наедине с тобой я чувствую, как у меня наступает депрессия», — хочу сказать я, но вовремя соображаю, что не стоит этого говорить. Вместо этого я говорю:
— Конечно, мне было бы приятнеепобыть с тобой, но ты знаешь, я не могу никому отказать.
БЕННЕТ: Почему же, мне, например, можешь.
Я: Нет-нет, Беннет, ты ошибаешься… Слушай, давай не поедем в Пастораль У. Давай откажемся.
Как раз в этот момент мы подъезжаем к аэропорту.
БЕННЕТ ( сердито): Ты, случайно, не помнишь, где тут регистрация на Пан-Ам?
Я: ( чуть не плача): Мы не едем!
БЕННЕТ: Нет, едем. Должны, раз обещали.
Я: Нет, мы позвоним и откажемся.
БЕННЕТ: И ты будешь всю жизнь за это меня ненавидеть.
Я: Не буду.
БЕННЕТ ( сразу просветлев): Ты правда согласна отказаться?
Я: Если это доставит тебе удовольствие.
БЕННЕТ: А что доставит удовольствие тебе?
Я ( в истерике и уже совсем не понимая, чего я хочу): То же, что тебе.
БЕННЕТ: Ерунда. Обещали, значит, надо ехать.
Мы подъезжаем к терминалу, где идет регистрация рейса на Олбани (там мы пересядем на небольшой самолет, который доставит нас на место), и начинаем вытаскивать чемоданы. Я гляжу на суровое лицо Беннета, сосредоточившее все обиды, нанесенные ему за его 40 лет, и недовольно всхлипываю.
БЕННЕТ: Что с тобой, черт побери? Прекрати сейчас же!
Потеряв дар речи, я содрогаюсь от рыданий, неожиданно испугавшись и крошечного самолетика, и студентов, которые всучат мне свои манускрипты, и необходимости снова и снова быть на виду— целых три дня. Я плачу и не могу остановиться.
БЕННЕТ: Ну, ты замолчишь, наконец? Что случилось? Разве я тебя чем-нибудь обидел?
Мы закрываем машину и подтаскиваем вещи к регистрационной стойке. Самолет отправляется через 15 минут. Пока Беннет занимается оформлением, я иду в туалет и умываюсь холодной водой, чтобы успокоиться. Не могу. За этот год я совершенно измоталась: Силия Лаффонт, грязные предложения извращенцев, гостиницы, Беннет…
«Расстроилась из-за ерунды», — говорю я своему отражению в зеркале, но чувствую, что в моей жизни есть над чем поплакать. Жизнь кажется мне невыносимой, просто ужас какой-то.
Я бегу к телефону и звоню в оргкомитет, стараясь говорить как можно убедительней. Я никогда в жизни ничего не отменяла. Тем более то, что должно мне принести лишнюю тысячу. Это большая жертва.
Председатель оргкомитета очень мил, он старается успокоить меня, уговаривает приехать. Беннет яростно машет руками, показывая, что самолет вот-вот взлетит. Ну и пусть, думаю я, с удовольствием внимая сладкоголосому председателю, который поет о прекрасных видах, специально отобранных студентах и роскошных бунгало. Ему почти удается уговорить меня, как вдруг я вижу, что единственный сегодня самолет на Олбани уже оторвался от земли.
По дороге домой мы с Беннетом обсуждаем, что же делать с уик-эндом, который так неожиданно свалился на нас. Вместо того, чтобы радоваться, мы совсем скисли. Теперь, когда разногласия устранены, нас с ним не связывает ничего. Застывший воздух. Досадно, что пришлось отменить поездку, о которой я так мечтала. И кто виноват? Его озлобленность? Моя усталость?
— Вудсток, — говорит Беннет. — Давай поедем в Вудсток!
Да, трудно было придумать что-нибудь более идиотское. Можно даже сказать, более зловещее. При слове «Вудсток» мне сразу вспоминается тот жуткий летний уик-энд на третьем году нашей совместной жизни, когда Беннет еще учился, а я заканчивала рукопись моей первой книги, поэтического сборника, который буквально вот-вот должен был сдаваться в печать. В этот момент в надежде на моральную поддержку моих друзей Рональда и Джастин (они оба писатели) я отправилась в Вудсток, а Беннет (он отказался ехать, сославшись на занятость) исчез куда-то на три дня и с тех пор так и не признался мне, где он тогда пропадал.
Как всегда, мы поссорились — прямо перед моим отъездом. Я умоляла Беннета поехать со мной. Он отказывался. Я убеждала его, что Рональд уступит ему кабинет, чтобы он мог работать, но он все равно не соглашался. Он хотел, чтобы я осталась в Нью-Йорке, а он бы орал на меня из-за своих дурацких экзаменов. А я страшно переживала из-за книги: мне так хотелось, чтобы Рональд и Джастин взглянули на нее, прежде чем я окончательно расстанусь с ней. Ведь это была моя первая книга, и я тряслась над каждой запятой, по тысяче раз перечитывая каждую строку, чтобы ничего не пропустить. Я записывала стихи на магнитофон, а потом снова и снова проигрывала их, убирая какие-то слова, вставляя их вновь и опять вычеркивая.
Беннет никак не хотел понять, зачем мне вообще нужна эта поездка. В конце концов я решила пожертвовать ради него своими интересами, позвонила Рональду с Джастин и отказалась. Тогда он стал смеяться над моей нерешительностью, а я снова позвонила им и сказала, что все-таки еду.
— Поезжай, поезжай, — напутствовал меня Беннет. — Теперь я вижу, что это тебе действительно необходимо.
Я уезжала в Вудсток в слезах. В автобусе я вдруг поставила себя на место Беннета, и мне стало жалко его. Он так расстроился… Мне не следовалоуезжать. Едва добравшись до Вудстока, я сразу кинулась звонить, но дома никто не отвечал. Я звонила всю ночь, но телефон по-прежнему молчал. Я продолжала непрерывно звонить, но он так и не появился. Я была в ужасе: Беннет никогда не совершал необдуманных поступков. На него напали в лифте. Или зарубили топором прямо в гостиной. Ничего другого просто не приходило мне в голову.
В конце концов я пришла к выводу, что он был с другой женщиной.
Но мне так ничего и не удалось вытянуть из него. В воскресенье вечером, когда я вернулась, Беннет сидел дома, мрачный и загадочный.
— Где ты пропадал? — спросила я. — Я чуть с ума не сошла.
— Что бы я ни рассказал, твои домыслы все равно окажутся намного богаче, — ответил он равнодушно.
Другими словами, это мои проблемы. Я психопатка, фантазерка, мне всюду чудится измена.
— Кто она? — вновь и вновь допрашивала я Беннета, но он упорно молчал, продолжая твердить что-то про «мои домыслы». Только я в глубине души чувствовала, что была права.
Вудсток.
Мы едем практически молча. В наших отношениях что-то назревает. Какая-то семейная буря. Я пытаюсь завязать разговор и делаю вид, что мне все страшно нравится. Я кормлю Беннета фруктами, которые захватила с собой, стараясь вытянуть из него хоть словечко. Но его трудно разговорить, и беседа гаснет после первой же фразы. Мы похожи на двух теннисистов, несыгранность которых здорово сказывается на игре. В конце концов я достаю книгу и погружаюсь в чтение. Бок о бок, но — врозь, мы приближаемся к Вудстоку.