Если бы Джоэл не играл, мне было бы неинтересно смотреть. Но он делает все так, что это выглядит словно танец. Он двигается в два раза быстрее остальных, футбольный мяч всегда у его ног, словно прикрепленный какой-то скрытой силой.
– …вероятно, мы могли бы обвинить язычников. Ну, знаешь, за решение, что новый год должен наступать в декабре, – произносит Тим, начиная новый монолог. Я позволяю словам плыть ко мне, не воспринимая их. – Или, полагаю, это могли быть римляне…
– Может быть, – я держусь достаточно далеко, чтобы он не мог дотянуться. Для Тима все должно быть ясно: он самый умный ученик в школе, но иногда он также самый тупой, и я не могу позволить ему думать, что поцеловать меня – хорошая идея.
Поцелуй меня.
Я представляю, как говорю эти слова Джоэлу. Позволив себе поверить хотя бы на мгновение, что вместо того, чтобы рассмеяться мне в лицо, он мог бы сделать так, как я прошу.
Греза кажется восхитительно горячей, несмотря на ночную прохладу.
На лужайке Ант делает неуклюжую попытку схватить Джоэла, но падает, и вот уже Джоэл перепрыгивает через туловище своего лучшего друга, чтобы снова поразить ворота, и они оба смеются, когда он бьет по мячу, который приземляется точно посередине между двумя толстовками GAP, положенными в качестве штанг.
Шесть – ноль в пользу Джоэла. Я про себя фиксирую счет.
– …но почему они не выбрали день летнего солнцестояния для празднования Нового года? – на верхней губе Тима осталось пятнышко пены от сидра, и я собираюсь наклониться и смахнуть его, как обычно. Вот только… что, если он поймет это неправильно?
Я хочу, чтобы все вернулось к тому, как было с тех пор, когда нам исполнилось семь: мы носились по его и по нашему садам и каждый вторник проверяли жизненные показатели друг друга в зале скаутов[3]. Я ненавижу новых нас: то, как он хохочет над моими шутками, даже когда я не пытаюсь быть смешной; то, как тайком косится на меня, словно только сейчас заметил, что я женщина. Мы никогда не играли в доктора и пациента.
Всегда было ясно, что мы оба станем врачами.
– День летнего солнцестояния стал бы лучшей вечеринкой. Приносить в жертву девственниц, жарить свиней. Или наоборот.
Я тоже изменилась. Я так нервничаю, слушая его витиеватые монологи! Я представляю, как ухожу от него. Сбрасываю натирающие Shelley на шпильках. Направляюсь на игровое поле, а заледеневшие травинки колются через мои колготки.
В той, другой реальности я прыгаю за мячом, как Бэмби. Забиваю гол.
Челюсть Луизы Норман, еще недавно сжатая, но, к сожалению, не зашитая проволокой, отвисает от моей смелости. Моей грации. Возможно, «грация» – слишком амбициозно, особенно с моим послужным списком. Я согласилась бы на то, чтобы быть удивительной. Быть заметной.
Краем глаза я вижу, как бежит Джоэл. А потом его вдруг просто нет.
Он не спотыкается, не вытягивает руку, чтобы выпрямиться или остановить падение. Он просто падает лицом вниз, с прямыми ногами. Мальчик, который упал на землю.[4]
Остальные продолжают играть: толстый Мэтт неожиданно завладевает мячом и с криком пинает его к воротам.
Я задерживаю дыхание, ожидая, когда Джоэл встанет. Это что, такая игра? Он не такой шутник, как Ант, и конечно же не стал бы рисковать получить травму на ровном месте. До окончания школы Джоэл был единственным, кто никогда не курил и не пил. Даже сегодня вечером он прикладывался исключительно к апельсиновому соку…
Теперь и Ант заметил неладное. Он поворачивает назад и кричит:
– Давай, Джоэл, болван чертов! – и, добежав до своего друга, подталкивает его своим большим черным ботинком. Один раз. Второй. В третий раз это больше похоже на удар.
Джоэл по-прежнему не двигается.
Ясность поражает меня, как молния. Я бросаю свою сумку-мессенджер (Тим в это время разбирает сатанинское происхождение христианских ритуалов), и, хотя я намеревалась не спеша направиться к Джоэлу, у моих ног, похоже, другая идея. Такое случается со мной часто и обычно приводит к неприятностям.
Даже сейчас, когда я бегу по лужайке, я проклинаю себя, но не могу остановиться. Меня высмеют за это в общей комнате Sixth Form. Семь мучительных лет сохранять в тайне свою влюбленность – и теперь я собираюсь все испортить за три чертовы минуты до полуночи.