Перевязали голову мешковиной. Ночью мне сделалось плохо. Я задыхался, терял сознание, на короткое время приходил в себя и снова проваливался в кошмарную бездну. Утром в хату пришли белоказаки.
«Кто это?» — спрашивают.
Опередив старика, я сказался обозником, мобилизованным из Витебска.
«Жаль, не попадается комиссар или командир, а все только дрянь обозная!» — выругался старший из казаков и сдернул с моей головы мешковину.
«Пустить в расход, чтобы не портил воздух»,— предложил второй казак.
«Да не трожьте его, сам помрет,— недовольно пробасил третий.— Разберись тут, кто прав, кто виноват. Офицеры теперь Деникина клянут не меньше, чем большевиков. Получается: паны дерутся, а мы страдаем, как этот»,— кивнул казак в мою сторону.
Из дальнейших разговоров я заметил, что недовольство проявляется и у других казаков. Большинство из них ко мне отнеслись беззлобно. Больше того, сварив суп, плеснули немного мне и даже отрезали кусок баранины. А когда уходили, тот, который заступился за меня, вытащил из сумки рваную рубаху и бросил старику:
«Замотай парню голову».
Еще день пролежал я в надежде, что мне будет лучше. Но лучше не стало, хотя хозяин изо всех сил старался выходить меня. Он достал гусиного сала и смазал обмороженные места.
«Худо тебе, сынок,— участливо говорил старик,— а нам с Мишуткой ни кормить, ни лечить тебя нечем. Мать у него давно померла,— кивнул старик в сторону молчаливо сидевшего Мишки.— И все, что осталось не взятого казаками, спустили мы с ним, чтобы прокормиться».
К вечеру меня увезли в здание школы, где белые устроили лазарет. Он скорее походил на мертвецкую. Раненые и больные лишены были всякой медицинской помощи. Умерших долго не убирали, и они лежали тут же, рядом с живыми.
Когда рассвело, я осмотрелся. Возле меня лежал мертвый казак.
Часов в одиннадцать в лазарет пришли жители. Они вытащили мертвых, а живым сварили похлебку из костей. Если бы не старик и его внук Мишка, не выйти бы мне живым оттуда. Старик два раза приводил местного лекаря. Тот остриг и смазал чем-то голову. Старик выстирал обмундирование умершего казака и помог мне переодеться. Мишка приносил воду и кусочки хлеба. Мне тяжело было жевать, но я ел, чтобы сохранить жизнь. А Мишка, молчаливо смотревший на меня широко открытыми, полными сострадания глазами, торопливо собирал крошки в костлявый кулачок...— Константин Иванович вздохнул и, вынув из кармана платок, вытер глаза.
— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил кто-то из темноты.
— Потом я немного окреп и задумал бежать. Просил старика достать лошадь, но он принес мне зипун и сказал:
«Лошадей, сынок, у всех казаки позабирали. Если под силу, уходи пешком. Только идти надо перед рассветом, а то, не ровен час, беляки поймают».
До Маныча меня провожал Мишка.
«А тебе не страшно? — спрашиваю его.— Темно, да и казаки близко».
«Чего бояться-то! Батя говорил: «Бойся только своей трусости».
У Маныча мы простились. Осторожно ступая, я пошел по оттаявшему, изборожденному трещинами льду на правый берег реки, а Мишка, присев на потемневшую кучу снега, махал серой кубанкой. Постепенно густая дымка предрассветного тумана скрыла левобережье Маныча и моего юного спасителя.
Я благополучно добрался до Ростова и лег в госпиталь.
А когда выздоровел, захотелось повидать старика и Мишку. Пользуясь предоставленным мне отпуском для восстановления сил, я с попутной машиной поехал в освобожденный от белых хутор. Приехал поздно вечером. Забросив на плечи мешок с подарками Мишке и деду, зашагал к хате, где начиналась моя вторая жизнь. Но хаты не нашел. На ее месте чернела закопченная полуразрушенная печь с железной трубой. Соседи сказали, что старик умер от тифа, а Мишка куда-то исчез. К горлу подкатился комок. Не знаю, жив ли этот маленький хлопчик с большим, добрым сердцем и грустными черными глазами,— закончил свой рассказ комиссар Озолин.
Записывайте нас в партию...
...После разгрома Деникина популярность Коммунистической партии и ее вождя В. И. Ленина на фронте необычайно возросла. Помню, Е. А. Щаденко рассказывал мне, как однажды к нему явился целый эскадрон бойцов.
— В чем дело? — спросил их Щаденко.
— Записывайте нас в партию,— ответил за всех командир эскадрона.
— Как так — записывать? Вы же командир и должны знать, что в партию принимают не группами, а индивидуально.
— Я-то знаю. Но бойцы так постановили. Говорят: в атаку ходим сообща, все боремся за Советскую власть, следуем за товарищем Лениным и партийным Реввоенсоветом, так и в коммунисты вместе пойдем.