Я хотел рассказать о танках, а рассказал о людях и... любви. И мне кажется, что в битвах будущего победят лишь те танки, которыми управляют люди, сильные своей ненавистью и любовью.
Случай в Решетиловке
Член Коммунистической партии с мая 1917 года. Командовал бригадой Чапаевской дивизии, а после гибели Чапаева и самой дивизией.
В первых числах июня 1921 года я сдал зачеты за первый курс военной академии. Написал товарищу Фрунзе, что желаю принять участие в борьбе с бандитизмом, и через несколько дней, получив разрешение, выехал в Харьков.
На Харьковском вокзале узнал, что вагон Фрунзе прицеплен к бронепоезду. Михаил Васильевич принял меня и предложил располагаться в соседнем купе.
Бронепоезд, мерно постукивая колесами, шел на юг по направлению к Синельникову без всяких задержек, как курьерский. На больших станциях останавливались лишь на несколько минут. Михаил Васильевич говорил по прямому проводу то с командирами дивизий, то с разными уездными председателями ГПУ. Весь разговор сводился к налетам Махно.
Из Синельникова поезд пошел на Кременчуг, затем на Лубны и далее на Ромны. Деятельность подвижного штаба на протяжении этой дороги была однообразна: оперсводки, или, как их тогда называли, «бандсводки», доклады, приказания... Несколько раз приезжал помощник Фрунзе по борьбе с бандитизмом Р. П. Эйдеман. В глухую темную ночь, окончив доклад, Эйдеман садился в машину и снова спешил к своим истребительным отрядам. В то время ездить ночью на Украине было крайне опасно.
Фрунзе не раз оставлял его ночевать в бронепоезде, но Эйдеман всегда решительно отказывался.
Наше путешествие на бронепоезде и автомобиле в этом ромбе: Харьков — Синельниково — Кременчуг — Конотоп — продолжалось около месяца. Фрунзе был очень недоволен, что ликвидация банды затягивалась.
Однажды часов в шесть утра на станцию Решетиловка прибыл на автомобиле Эйдеман, весьма возбужденный, с печальной вестью, что махновцы опять вырвались из района станции Ромны. Разбудили Михаила Васильевича (он всю ночь не спал, ждал результатов этого окружения и заснул только на рассвете). Доклад и совещание длились не более двадцати минут. Решили, что Махно находится где-то поблизости. Эйдеман поехал по большаку в село Решетиловку.
В восемь часов Михаил Васильевич приказал, чтобы четыре верховые лошади были готовы. Через десять минут Фрунзе вышел с маузером через плечо. Я спросил:
— Куда едем?
— Поедем просто на Решетиловку.
Я выразил опасение, как бы не нарваться на банду.
Фрунзе молча на меня посмотрел и сказал, чтоб ординарец и адъютант взяли карабины.
Было тихое, ясное украинское утро. Кругом радостно зеленели засеянные поля. Ночная роса и небольшой дождик прибили дорожную пыль. Около пятнадцати минут мы молча шли галопом, потом перевели коней в шаг. У Михаила Васильевича настроение улучшилось, вероятно, под влиянием свежего утра и верховой езды.
Незаметно выехали на бугор, с которого хорошо была видна Решетиловка. В это время из местечка послышалась беспорядочная ружейно-пулеметная стрельба, а через несколько минут все стихло. Впоследствии выяснилось, что банда Махно окружила в одном из дворов местечка автомобиль Эйдемана. Ему удалось благополучно, хотя и на пробитой машине, отбиться и присоединиться к истребительному отряду.
Когда услышали стрельбу, Фрунзе сказал: «Нужно поторопиться». Мы подняли лошадей в рысь.
Через несколько минут были на окраине местечка, у кузницы. Я остановил лошадь и спросил кузнеца, что это была за стрельба. Он ответил, что стреляли с машины, а кто — не знает. Фрунзе наш разговор слышал.
Когда мы тронулись, из-за домов, саженях в семидесяти перед нами, вырос разъезд в составе трех всадников. Михаил Васильевич дал коню шпоры, лошадь сразу взяла в карьер. Разъезд, повернув, полным ходом начал удаляться в местечко.
Когда мы подскакали к церковной площади (на то место, откуда два большака идут: один — на Полтаву, а другой — на станцию Решетиловка), из-за поворота улицы вышла колонна в строю повзводно. Впереди ехали трое — один в черной бурке, без шапки, длинные черные волосы зачесаны на лоб, а остальные двое тоже в бурках, но в кубанках. В первом ряду развевалось красное знамя, в центре колонны — свернутое знамя черного цвета. Всего всадников насчитали не более двухсот человек. Сзади было несколько тачанок с пулеметами и каким-то имуществом.