— А с твоими родителями что случилось?
— Их растерзала толпа при погроме. А ты как думала?
— Прости. Я не знала.
Люциус сел на кровать и наклонился вперед, сплетя пальцы:
— В отличие от тебя, Джессика, я вырос среди сородичей, и у меня были достойные примеры для подражания.
— Так называемые Старейшие?
— Да. Меня отправили к родственникам. Если бы ты была с ними знакома, ты бы отзывалась о них с должным почтением. Впрочем, вы обязательно познакомитесь. — Люциус свел ладони вместе, пытаясь скрыть раздражение. — Они внушают ужас.
Я нахмурилась:
— Понятно… Твое детство прошло среди внушающих ужас Старейших. И что в этом хорошего?
— Я получил должное воспитание, — ответил Люциус. — Меня научили дисциплине, привали понятие о чести. — Он потер челюсть. — Порой силой, когда требовалось.
Я забыло о злости:
— Тебя что, били?
— Случалось. — Казалось, Люциус не видит в этом ничего необычного. — Время от времени. Из меня растили воина, выковывали характер правителя. Королей взращивают не на мамкиных коленях, объятиями и поцелуями. Королей красят шрамы. На троне никто не станет вытирать тебе слезы. Лучше, чтобы ребенок рос, не ожидая снисхождения.
— Но это… ужасно! — Я подумала о своих родителях, которые не могли поднять руку на термитов, изъевших амбар, не говоря уже о том, чтобы ударить ребенка.
Люциус отмахнулся от моего сочувствия:
— Я говорил о строгой дисциплине, привитой мне Старейшими, не для того, чтобы вызвать жалость. Я рос своенравным, волевым ребенком. Я не поддавался ни внушению, ни контролю, а меня надо было подготовить для власти. И меня подготовили… — Он многозначительно посмотрел мне в глаза: — Я осознал свое предназначение.
Так, круг замкнулся, мы вернулись к тому, с чего начали.
— Нет, это невозможно, — простонала я. — Не собираюсь я вступать в вашу секту!
Люциус встал и вновь начал расхаживать по комнате, приглаживая пальцами блестящие черные волосы.
— Ты меня не слушаешь.
— Это ты меня не слушаешь! — воскликнула я.
Люциус потер глаза:
— Черт побери, никаких нервов не хватает… Я говорил Старейшим, что отдавать тебя в чуждую культуру было безумием. Ты никогда не станешь подходящей невестой. Настоящей принцессой. Но оба клана настаивали на том, что твоя жизнь представляет слишком большую ценность, что тебя нельзя оставлять в Румынии…
— Никакая я не принцесса!
— Принцесса! Самая настоящая принцесса! — не отступал Люциус. — В тебе течет королевская кровь. Если бы тебя воспитали должным образом, ты была бы готова властвовать. Вместе со мной. — Он ткнул пальцем себе в грудь. — Но ты росла невежественной девчонкой!.. Мне придется провести вечность с неразумным младенцем!
По моей спине пробежал холодок.
— Ты сумасшедший…
Он подошел к книжным полкам и потянулся наверх:
— А ты невыносима.
Я вскочила со стула:
— Что ты делаешь?
— Достаю книгу, которую обещал тебе показать. — Люциус смял с полки огромный том в кожаном переплете. Пружины кровати жалобно скрипнули под тяжестью фолианта. — Присядь, прошу тебя.
— Спасибо, я постою.
Люциус нахмурил брови, сел и с насмешливым видом постучал по месту рядом с собой:
— Испугалась? Вампиров боишься?
— Нет.
Я села рядом. Он придвинулся так, что наши ноги почти соприкоснулись, и положил книгу нам на колени. На этот раз я сообразила, что она на румынском. Не первой странице ветвилось генеалогическое древо.
— Это твоя семья?
— Все вампирские семьи. По крайней мере, самые знатные. — Люциус начал перелистывать хрустящие пергаментные страницы. — Вот мой клан, а здесь наши ветви пересекаются. — Он постучал по месту соединения двух линий. — Люциус Владеску и Антаназия Драгомир.
Опять он за свое…
— Да видела я уже все это в дурацком вонючем свитке.
Люциус посмотрел мне в глаза:
— Вот и будешь смотреть до тех пор, пока не перестанешь произносить бездумные слова вроде «дурацкий вонючий свиток». Пока не осознаешь, кто ты такая.
Я не стала спорить — что-то в его глазах меня остановило.
После долгого молчания Люциус вернулся к книге. Я поняла, что задержала дыхание и мне нужен воздух. Черт, опять живот скрутило! На мгновение я забыла о генеалогии и посмотрела на профиль Люциуса: высокий лоб, прикрытый прядью иссиня-черных волос, дрожащие мускулы под скулами… Там, где Люциус потер лицо, бежал едва заметный шрам.
Честь. Дисциплина. Сила.
Что же Старейшие с ним сделали?
И мой приемный отец, и отцы моих соучеников были обычными людьми, одевались в удобные брюки и футболки, играли с детьми в бейсбол и на Рождество повязывали галстуки с забавным рисунком. Люциус отличался от этих мужчин так же, как его коллекция оружия отличалась от маминых «народных поделок». Обаятельный и обходительный с виду, под маской вежливости он скрывал жесткость.