Когда Дэвид закрывается в своем кабинете, мешать ему нельзя, даже если жене потребовался развод. Так, во всяком случае, я полагаю — это нечто вроде нашего негласного соглашения. Налив себе еще чашку чаю и прихватив с собой номер «Гардиан» с кухонного стола, отправляюсь в постель.
Единственная толковая статья в газете, привлекшая мое внимание, рассказывала о женщине, попавшей в переплет из-за того, что она вступила в отношения с незнакомцем в первом классе самолета у всех на глазах. У мужчины в связи с этим, естественно, тоже были проблемы, но меня больше интересовала женщина. Неужели я находилась в похожей ситуации? Ни за что бы в этом не призналась, но в глубине души я прекрасно сознавала, что именно так и обстоит дело. Я в одночасье лишилась всех опор и устоев, и это тревожило меня больше всего. Я знала Стивена — конечно же знала, — и его нельзя было назвать первым встречным. Но после двадцатилетнего замужества любой сексуальный контакт на стороне кажется проявлением распутства, неразборчивости, потакания животной страсти. Встретить человека на медицинском форуме, принять предложение выпить, потом отправиться с ним выпить куда-нибудь еще, потом принять приглашение на ужин, еще раз надраться, закрепить знакомство обменом поцелуями и, наконец, назначить свидание в Лидсе, после конференции, где в результате и очутиться в одной постели… Невелика разница — снять лифчик и трусики, как об этом сообщалось в газетах, на глазах пассажиров авиарейса и переспать с человеком, которого видишь впервые в жизни. Для меня история со Стивеном была тем же самым, что случилось с этой женщиной. Мое приключение для меня было таким же безрассудным… Я уснула, укутанная рассыпавшимися листами «Гардиан», и сны мои были сексуальными, но не эротичными: в них было полно людей, занимавшихся совокуплениями, точно на картине какого-то художника, изобразившего видение ада.
Когда я проснулась и вышла из спальни, Дэвид сооружал себе сандвич на кухне.
— Привет. — Он указал ножом на разделочную доску. — Хочешь?
Что-то неуловимо домашнее просквозило в этом предложении, отчего у меня навернулись слезы. Так трогательно выглядело это предложение бутерброда, что захотелось немедленно разрыдаться. Ведь что такое развод? Развод — это когда никто уже не приготовит тебе бутерброда. Никто, и уж тем более твой бывший супруг. (Интересно, это в самом деле так или мне просто взбрела в голову очередная сентиментальная чепуха? В самом деле, ведь почти невозможно представить ситуацию, в которой разведенный Дэвид предложит мне кусочек сыра между двумя ломтиками булки. Посмотрев на Дэвида, я решила, что это и впрямь исключено. Если мы разведемся, он будет дуться на меня всю оставшуюся жизнь. И вовсе не потому, что пылает ко мне такой привязанностью, а просто в этом вся его суть.)
— Спасибо, не хочу.
— Точно?
— Точно.
— Ну, смотри сама.
Вот это больше на него похоже. Где-то здесь, конечно, прячется жало, и сказано это было со скрытой досадой — ведь его неловкая попытка выполнить пацифистский завет хиппи «Делай любовь, не войну» была встречена с неукротимой воинственностью.
— Может, вернемся к нашему разговору?
Он пожал плечами:
— Давай. К разговору о чем?
— Ну, как о чем. О нашем, вчерашнем. О чем говорили по телефону.
— И о чем таком ты говорила по телефону?
— Я говорила о том, что хочу развода.
— В самом деле? Ах вот оно что! По-твоему, именно об этом должна вести разговор жена с мужем на кухне.
— Пожалуйста, не надо шутить с такими вещами.
— А что я должен, по-твоему, делать?
— Говорить серьезно.
— Ладно. Ты требуешь развода. Я — нет. Стало быть, если тебе только не удастся доказать, что я вел себя жестоко или пренебрегал тобой, истязал тебя или унижал, или что у меня есть связи на стороне, то выход у тебя остается один: съехать с квартиры и спустя пять лет после раздельного проживания получить развод. На твоем месте я бы не откладывал. Пять лет — долгий срок. А ты, как известно, нетерпелива и не захочешь тянуть кота за хвост.
Об этом я, естественно, не подумала. Отчего-то мне взбрело в голову, что сказанного между нами вполне достаточно, чтобы простое выражение желания само по себе служило доказательством, что наш брак — чистая фикция.