Новый год мы встречали в том же ресторане, накрыв общий стол с оркестрантами, к счастью, народу в ресторане было так мало, что музыканты большую часть ночи сидели за общим столом, а часов в пять утра мы пошли к расшумевшемуся за ночь морю. Было совсем темно, только чуть светились облака, а по морю гуляли белые барашки.
Когда мы возвратились в Москву, то все уши прожужжали друзьям о сказочной поездке, и неудивительно, что на следующий Новый год мы вернулись в Ялту с дюжиной приятелей.
Это была катастрофа.
Сыпал паскудный дождь, оркестр развалился, почему-то начались дрязги в нашей компании...
Так и с Бирмой. Вторичное путешествие туда оказалось менее интересным, и люди были поскучнее, и работа несладкой... и так далее. Хотя я несправедлив.
Во-первых, за год с небольшим в Бирме я настрочил в нашу АП Невскую газету двадцать или тридцать статей, причем сам же снабжал их фотографиями, написал две книжки для АПН - конечно же, о дружбе и сотрудничестве (к счастью, они вышли только на бирманском языке). Я собирал материалы для диссертации и фактически закончил ее. Я побывал в разных концах Бирмы нечего жаловаться! И все же.
В конце 1963 года подошло время отпуска. Обычно отпуска давали со скрипом и с опозданием, но так случилось, что передо мной уехал, завершив срок, заместитель председателя АПН, и я автоматически занял его место - из редакторов и корреспондентов перенесся в иное измерение. Мне тут же присвоили звание второго секретаря посольства и заместителя пресс-атташе, так как представитель АПН был пресс-атташе. Должность представителя АПН в те годы не была АПНовской, а замещалась сотрудниками других ведомств, и у нас она была занята майором ГРУ.
Требовался противовес, о чем я не сразу догадался.
Как только мне выдали дипломатический паспорт, меня вызвал к себе советник, резидент КГБ. Он был мил и добродушен.
- Игорек, поезжай в отпуск, отдохни как следует. Приедешь, примем тебя в партию и начнем работать - ведь ты теперь получишь допуск и как дипломат начнешь ходить на прием.
- Но я недостоин... - Тогда я еще апеллировал к гражданской совести моих оппонентов и уговаривал их не засорять партию людьми вроде меня.
- Достоин, - ответил советник. - А вот бороду придется сбрить. А то ты у нас теперь единственный беспартийный бородатый дипломат. Нехорошо. Всю жизнь проведешь на вторых ролях.
Незадолго перед тем к нам в Бирму приезжала делегация космонавтов. Я как корреспондент АПН провел с ними несколько дней и, в частности, фотографировал их для нашей газеты. Одну фотографию из подаренных Валентине Терешковой она вернула, надписав так: "Пускай жена заставит тебя сбрить бороду. Ведь достоинства человека определяет характер, а не личность". Наша гостья полагала, что личность - это нос и уши.
Я вышел от советника и понял, что его не устраивает моя личность. Характер - под вопросом. И тогда я понял, что в Бирму не вернусь.
Я был вполне лояльным советским человеком, и, когда надо было написать отчет о беседе или секретный доклад за находящегося в алкогольной,коме начальника, я покорно это делал. Но вот к новой жизни и новым обязанностям был не готов.
Я так и не вступил в партию и не сбрил бороду. Я не вступил и в Союз писателей, потому что полагал неприличным состоять в организации, идеалов которой, в частности, метода социалистического реализма и партийной литературы, не принимал. И мне всегда казались странными трагедии, которые завязывались вокруг изгнания из Союза того или иного прогрессивного писателя. А чего ты лез в эту клоаку? - хотелось спросить. Но не был знаком и потому не спросил.
Впрочем, я отвечаю только за себя. Тем более что сейчас эта проблема потеряла актуальность, и уже не приходится видеть удивление на "личности" собеседника, когда говоришь ему, что в Союзе не состоял. Потому что ленив, потому что не выношу собраний...
Я приехал в Москву, подлым образом никому ничего не сказав, чтобы не испортить себе отпуск, восстановился в аспирантуре, и лишь когда надо было возвращаться, сообщил в АПН, что выезжать за рубеж не хочу.
Это было удивительно! За многие годы существования АПН я оказался первым сотрудником, который изменил Родине наоборот.
То есть отказался бороться на переднем крае идеологического фронта и предпочел жизнь в аспирантском тылу. Знаете, какое официальное звание я получил? "Дезертир с идеологического фронта"!
А ведь если бы я стал проситься за рубеж, черта с два меня бы отпустили!
Но когда я отказался, возмущению не было предела. Заместитель председателя АПН, с которым ранее я был в хороших отношениях некоторый стал потом прогрессивным, демократически настроенным телевизионным обозревателем, начинал со мной очередную беседу со слов: "Слышал я, что у тебя плохие квартирные условия", а кончал так: "Ты ведь действительную в армии не служил! Я вот собираюсь позвонить министру обороны - как насчет того, чтобы, протрубить 3 года в солдатах?" А я, к сожалению, не знал, что в его словах правда, а что - пустая угроза. И дрожал. Но долго ли, коротко ли - плюнули на меня, и я возвратился в институт. Так я сделал еще шаг к фантастике.
Причем не только внутри, в сердце - именно во "второй Бирме" я начал писать фантастические опусы. Повесть "Русалка за 100 000" - фантастическую феерию о Бирме, "Краткую историю человечества" в фантастических миниатюрах.
Вернувшись из Бирмы в 1963 году, я продолжал писать для себя и друзей. Не очень активно, но писал. И всегда фантастику.
Не мог я писать реалистическую прозу. Не получалось.
Так что история об "Искателе", обложке и динозаврах - синтетический образ. Правда и домыслы в нем смешаны, хотя больше правды.
Дальнейший путь в фантастику лежал через Болгарию.
А путь в Болгарию лежал через город Хатангу, что по ту сторону Таймыра.
Придется объяснить подробнее.
В 1967 году я отправился в командировку от журнала "Вокруг света" по Северному морскому пути. Я рассчитывал добраться от Мурманска до Тикси, где должен был встретиться с магаданским писателем Олегом Куваевым, страшно талантливым прозаиком, автором широко известных в шестидесятые годы повестей "Берег принцессы Люськи" и "Территория". Он был геологом и рано умер, как часто умирают в Заполярье бродяги и романтики. Тогда мы с Олегом собирались устроить экспедицию на Северную землю, потому что он нашел сведения о последнем лагере экспедиции Русанова.
Я добирался до Тикси морем, а он сушей. Там мы и должны были узнать и разведать, как нам двинуться в путь на следующее лето. Забегая вперед, скажу, что экспедиция не состоялась - ЦК комсомола не дал обещанных денег.
На сухогрузе "Сегежа" меня устроили в пустующей каюте первого помощника. Была такая должность специально для загранрейсов чекист-политрук. А так как "Сегежа" шла Северным морским путем, как бы во внутренних водах, то каюта чекиста пустовала. Я делил каюту с художником, не помню уж, какого журнала, но тоже командированным. На "Сегеже" я подружился с доктором Павлышом, капитаном Загребиным и другими членами команды. Все было бы хорошо, но в Карском море мы попали в неожиданные тогда льды и сломали винт. Кое-как "Сегежа" доплелась до Диксона и там застряла надолго, потому что пришлось менять лопасти. Так что в Тикси Олега уже не было, а меня поджимала следующая командировка - в Швецию, в городок Роннебю, где проходила Пагуошская конференция и я должен был работать синхронным переводчиком.
В результате мне пришлось покинуть "Сегежу" в Хатанге. И я стал ждать самолета, чтобы промчаться над нашей страной и унестись в Швецию. В моем распоряжении оставалось всего четыре дня. Погоды не было, самолетов не было, но за четыре дня журналист обычно знакомится со всеми в пятитысячном городке, и поэтому меня в конце концов пристроили на военный борт, который летел зачем-то в Архангельск, откуда я попал в Москву и далее.