Правда, никто, кроме близких друзей, об этом не подозревал.
Да и боялся я ее показывать кому-нибудь.
Отношение к социальной фантастике становилось все хуже.
В семидесятые годы в "Молодой гвардии" разогнали замечательную редакцию Жемайтиса, где фантастика и выходила. На место Жемайтиса, Клюевой, Михайловой пришли бездарные устрашители и уничтожители, для которых имя Стругацких было бранным словом. Они старались подмять под себя всю фантастику в стране, чтобы никто, кроме "своих", печататься не смел. Помню, как в момент очередного перехода власти Светлана Михайлова, бывший редактор "Молодой гвардии", ушедшая после разгона редакции в ВААП, предложила мне отправиться вместе с ней к новому шефу, чтобы узнать, чего он хочет. Разговор был доброжелательным, тихим, и ободренная приемом Светлана спросила заведующего: как он относится к социальной фантастике? И тогда шеф посмотрел на Светлану строгим комсомольским взором и ответил с легкой улыбкой:
- Я делю социальную фантастику на две части. Первую я отправляю в корзину, вторую в КГБ.
После этого мы откланялись, а вскоре я получил замечательную рецензию на мои повести, которые тогда лежали в издательстве. В рецензии на "Чужую память", в частности, говорилось: "Мы знаем, на что намекает автор, когда пишет, что над Красной площадью ползли темные тучи". На "Белые крылья Золушки" рецензию написал сам Александр Казанцев, который объяснил, что моей тайной целью является дискредитация советских космонавтов.
Я не мог и не хотел спорить и сопротивляться - в то время я стал "детгизовским" автором и много работал в кино. Настаивать же на том, чтобы меня печатали в "Молодой гвардии", я не мог - за моей спиной не было Союза писателей - к коммунистической партии.
Что же касается "Осечки", то ее судьба удивительна.
За прошедшие с тех пор годы я написал "в стол" много повестей и рассказов. По натуре своей я не боец. Раз уж я жил в нашей стране, то ходил на работу в институт и был уверен, что помру при недостроенном социализме. Как и любой фантаст - я не пророк.
"Осечка" пропала. Кому-то дал почитать, кто-то не вернул, а последний экземпляр пришлось уничтожить, потому что ночью должен был состояться обыск по "Делу нумизматов", но я больше боялся, что у меня найдут "плохие" рукописи и журнал "Континент".
Прошло много лет, я даже забыл об этой повести, и вдруг мне лет шесть-семь назад сообщили из Питера, что моя повесть, оказывается, лежала в бумагах моего друга, рано умершего питерского режиссера Ильи Авербаха, создателя таких замечательных фильмов, как "Чужие письма" и "Монолог". Оттуда она попала в питерский журнал, который ее напечатал, а на Петербyргском телевидении, раз уж разыгралась перестройка, решили сделать фильм.
Фильм был завершен осенью 1993 года. Режиссер рассказывал мне, что актеры подыскивались с трудом. И не только потому, что денег не было, но и оттого, что актеры боялись сниматься в ленте, ибо "когда коммунисты вернутся к власти, им не поздоровится".
Фильм "Осечка" показали по питерскому телевидению в ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Повторили 7 ноября. С тех пор показывали каждый год в Октябрьские праздники. Что мне приятно сознавать.
Должен признаться, что диалектически в любом положении, даже невыгодном, есть свои выгоды.
Я, например, извлек в жизни немало приятного из своего неучастия в Союзе писателей.
Как-то в середине 70-х годов меня позвал к себе заместитель председателя ВААП (Агентство по авторским правам, отбиравшее деньги, которые писатели получали за публикации за рубежом) Щетинин и сказал: - Как вы смотрите на то, чтобы поехать с Клюевой в Штаты?
Я захлопал глазами - мне такое явно не по чину!
- Поймите меня правильно, - доверительно сказал начальник. - Нам нужен человек, чтобы разговаривал с американцами и участвовал в рекламной кампании в Штатах. Если мы обратимся в Союз писателей и попросим отпустить Аркадия Стругацкого, то руководители Союза сделают финт ушами, и в результате мы получим одного из секретарей. Без языка, без знания дела, зато жадного и пузатого.
Может, Щетинин, человек осторожный, говорил не совсем так, но смысл я передаю точно.
И я поехал в Штаты, причем ездил дважды по секрету от писателей. И честно трудился переводчиком, агентом по рекламе и добровольным помощником ВААП. Таким образом, государство вернуло мне часть денег, которые отобрало.
Пока для меня не закрылась заграница из-за участия в "Деле нумизматов", я побывал еще в нескольких странах - не только от ВААП, но и потому, что в Польше моих книг издавалось немало и у меня там был близкий друг переводчик Тадеуш Госк.
Мы и ездили с ним друг к другу.
В Кракове я был наконец обласкан судьбой.
Мы с Тадеушем пошли в букинистический магазин, где торговали американскими книжками - страшно дефицитным в СССР товаром.
- К сожалению, иностранных книг сегодня нет, - сообщил хозяин, - потому что пан Станислав Лем, который их нам сдает, давно не заходил.
И тогда Тадеуш, чтобы показать, что и мы не лаптем щи хлебаем, сообщил хозяину, показывая на меня:
- А вот это тоже писатель. Советский писатель-фантаст.
И тут глаза хозяина магазина засверкали, лицо озарила добрая улыбка, какая озаряет лицо нигерийского докера при виде фотографии Ильича, и он, протягивая мне обе руки, воскликнул:
- Добро пожаловать, пан Стругацкий!
В моих путешествиях в Америку мне удалось встретиться и с американскими писателями. Сейчас этим никого не удивишь - они сами к нам шастают и еще денег просят. А тогда, в семидесятые годы, имена писателей были известны только из публикаций издательства "Мир", и когда я попал на конференцию в Нью-Йорке, то приседал от почтения, как провинциальный трагик в Александрийском театре.
Со мной за руку поздоровался Азимов, со мной беседовал Харлан Эллисон, я слышал Саймака, спорил (так обнаглел) с Фредериком Полом, выступал на радио вместе с Лестером дель Реем, приятельствовал с Джеймсом Ганном, но главное - целые сутки пил с Гордоном Диксоном и Беном Бовой, не говоря уж о его славной красавице жене - Барбаре Бенсон.
Потом все эти связи порвались - не умею я их поддерживать. Остались Бен Бова и Джеймс Ганн. Да двадцать книжек Горди Диксона, которые тот притащил мне на прощание.
Я не думал, что попаду в кино.
Случилось это в 1976 году. Одновременно мне позвонили два режиссера. Роман Качанов с "Мультфильма" предложил поставить полнометражную ленту по повести "Путешествие Алисы". А Ричард Викторов после успеха его двухсерийного фильма об отроках во Вселенной решил вернуться к фантастике.
С Ричардом Викторовым мы встретились так. Он позвонил мне и позвал на премьеру его фильма. Помню, что премьера проходила в Доме литераторов, где я никогда раньше не был, меня схватили на входе вахтерши и долго не пускали, а Ричард, появившийся наконец, чтобы меня спасти, был потрясен тем, что существуют писатели, которые не бывали в таком месте.
Я тоже был удивлен видом Ричарда, так как представлял себе режиссеров совершенно иначе и даже имел опыт актерской работы в кино, что случилось незадолго до описываемой встречи с Викторовым.
Мои друзья - Слава Шалевич сотоварищи, молодые и весьма небогатые актеры, жили в одной громадной коммуналке в стареньком доме, прилепившемся к их театру Вахтангова. И когда ребят позвали играть в фильме "Хоккеисты", они взяли меня с собой. У меня только что отросла бородка, так что за отсутствием актерских данных режиссер заставил меня изображать скульптора (конечно же, с сомнительной бородой) и держал в кадре на фоне портрета Хемингуэя, полагая, что это смешно. За это я сорвал ему съемки, используя приобретенный недавно в Бирме опыт хироманта. Свободный от съемок, я сидел в сторонке, гадал актерам и членам группы по руке, что им было куда интереснее, чем работа. В конце концов, мне пришлось покинуть площадку, и актера из меня не вышло.
Так вот, на той картине был настоящий режиссер: он бегал, кричал, командовал и вел себя адекватно.
Ричард сильно хромал, у него было массивное тело, лицо доброе, но всегда серьезное и задумчивое; внешне он был сдержан, а внутри кипел от страстей, увлечений, мыслей и идей.