Охваченный непонятным волнением, не зная страха, не понимая опасности, смотрел Луи на эту картину, и захотелось ему пробраться туда, на корабль. На берегу была лодка, и Луи, не задумываясь, спихнул ее в воду: ему не раз случалось управлять лодкой, катаясь по пруду своего парка, и он думал, что это все ровно, что в море. Волны, бешено налетая, перекатывались через лодку, но Луи все держал вперед, настойчиво стремясь к своей цели. Но вдруг свет погас в его глазах; полный мрак окружил его, и он ничего больше не помнил.
Когда пришел он в себя, он лежал на палубе корабля, и девушка необыкновенной красоты поддерживала его голову. Видя, что он пришел в себя, она поцеловала его в лоб.
- Дай Господи, чтобы человек этот остался жив, - сказала она.
Когда буря стихла, его отвезли на берег. Едва успел он ступить на мокрый песок прибрежья, как в монастыре зазвонили колокола, и Луи при звуке их вступил в обитель с тем, как думал он, чтобы никогда больше уж не покидать ее.
Вскоре узнал он, что на корабле этом находилась принцесса, невеста Эдуарда - английского принца. Она-то и приказала спасти безумного пловца и употребляла все усилия, чтобы вернуть его к жизни.
Эта чудной красоты принцесса поселилась недалеко от монастыря, и с тех пор Луи часто видал ее и всегда с жадностью слушал все, что рассказывали о ней монахи.
Поселился Луи в монастыре с тем, чтобы навсегда отречься от мира, от мирских помыслов, суеты и тревог земной жизни, но чем дольше жил он в монастыре, чем больше видал всякого пришлого и захожего люду, чем больше смотрел он на бурное море с появлявшимися на горизонте кораблями и барками, - тем больше начинал он интересоваться людьми, тем сильнее начинало тянуть его к ним. Их земной мир казался ему куда прекраснее тихой обители: его тянуло в горы - взбираться на недоступные вершины, переправляться через ошеломляющие пропасти, бороться с бурями в сердитом море, проникнуть в неведомые страны! Он рвался душою к людям и так хотелось ему побольше узнать о них и их жизни! Не раз принимался он расспрашивать об этом монастырскую братью, но монахи и сами мало знали о земной жизни, а если и знали, то старались забыть, и ему советовали уклоняться от этого знания.
- Все тлен и суета сует в этом море житейском! - уверяли его монахи.
Вскоре, войска французской принцессы, Анны Хромой, тоже заявлявшей свои притязания на Бретань, осадили дворец, где поселилась спасительница Луи, и юноша не выдержал: бежал из монастыря, надел рыцарское оружие и очутился во главе защитников ее замка.
Принцесса узнала его, и, встречая его, часто останавливалась, чтобы поговорить с ним, часто зазывала его в свои залы, называла его своим прекрасным пажом, своим верным защитником, и сердце Луи таяло и таяло от ласковых взглядов прекрасной принцессы.
Но вот, в одно прекрасное утро вошли в гавань вооруженные корабли английского принца Эдуарда, - в замке зазвонили в колокола, с высоких башен зазвучали рога, а па площадях появились войска с развевающимися знаменами.
На другой же день принц Эдуард далеко отогнал войско Анны Хромой, осаждавшее замок, а вслед за тем была сыграна и свадьба прекрасной принцессы с английским принцем Эдуардом.
Глухою ночью, когда в замке все уже спали, один только Луи не спал. На сердце у него было смутно и скорбно; он тихо сидел у окна и думал свою тяжелую думу.
И вот из французского лагеря прокрался к нему старший брат: он дал ему нож и яд и умолял его освободить родину от власти англичан, убив в такой благоприятный момент английского принца Эдуарда.
Луи взял кинжал и подошел к комнате новобрачных. Часовые крепко спали, и он беспрепятственно прошел мимо них и осторожно отворил дверь.
Сердце Луи полно было горечи и вражды, и рука его крепко сжимала нож, готовясь нанести удар. Но взгляд его упал на кроткое лицо принцессы, головка которой мирно покоилась на груди принца, и рука его опустилась... Посмотрел он на небо, где разгоралась утренняя заря, потом на кинжал, данный ему братом, тихо вышел из комнаты и плотно притворил за собою дверь.
Через пять дней Луи был уже в родном своем замке. Никого не нашел он там из своих близких: старший брат его погиб в бою на другой же день после их ночного свидания; второй, алхимик, переселился в соседний монастырь, где было ему удобнее искать свое золото; отца же и бабушки уже не было в живых.
Распустил Луи свою дружину, а сам, отрекшись от любви и счастья, посвятил себя на служение своей родине. Но не с мечом и ядом выступил он на ее защиту от врага: в платье трувера, - народного певца пошел он по родной своей Бретани будить в людях народную гордость.
- Вы слышите крики врагов? - пел он, переходя из селения в селение, - леса повергаются во прах и обнаженная земля исполнилась ужаса и отчаяния!
- Мрачный покров Печали и Смерти простерся над нашею землей; холодный ветер проносится над нею, и Гибель летит на его крылах! Надежда и Мир словно совсем покинули нас!
- Вы слышите крики врагов? Леса повергаются во прах и обнаженная земля полна ужаса и отчаяния!
Так, из дома в дом и из селения в селение, ходил он со своею песнею, воспламеняя отвагою и мужеством сердца бретонцев.
Когда миновала беда и Бретань снова зажила своей мирной жизнью, снова зазеленели ее поля, снова раздалась песня земледельца, вернулся Луи в свой укрепленный замок. Но в опустевших его залах свистел только ветер. Попробовал он взять арфу и запеть новые, мирные песни, но не мог: бросил свою арфу трувер, сел в самой высокой из своих башен и заснул крепким сном, а замок его ушел в землю.
Но всякий раз, как грозит Бретани какая-нибудь опасность, снова, говорят, поднимается из-под земли его замок, опять стоит он, неприступный и грозный, со своими высокими зубчатыми стенами и страшными бойницами, и снова раздается по Бретани песня проснувшегося трувера:
- Вы слышите крики врагов?
В последний раз видели замок при Наполеоне III, перед самой прусской войной, и тогда же явственно слышали песню Луи - "Вы слышите крики врагов?"
Но никто не обратил тогда на нее никакого внимания, да и слышали-то ее пастухи, а мало ли что чудится им в горах!
Говорят, что Луи когда-нибудь проснется совсем и спросит бретонцев, куда делись их старые народные песни. И стыдно будет бретонцам, забывшим свою родную бретонскую речь".
Сэр Рыцарь клюнул носом, потом голова его склонилась на грудь, и он захрапел, присоединившись, таким образом, к сэру Ланселоту и Рамусу. Владимир не знал, как в подобных случаях следует поступать, за неимением прецедента, поэтому наблюдал за стареньким оруженосцем, методично, но неотвратимо, придвигавшего к себе по очереди блюда и кувшины. Он поглотил и выпил столько, что должен был бы раздуться как дирижабль, однако оставался все таким же тощим, меланхоличным и прожорливым.
- Ты, наверное, думаешь, что я доволен своей жизнью? - неожиданно спросил он, оторвавшись от еды. - Что для такого старика, как я, нет ничего лучше спокойной, размеренной жизни, в которой нет места подвигам? Поверь мне, это не так. Если б ты знал, как тоскую я по тем, давно ушедшим временам, когда мы дни и ночи проводили в седле, натирая вот такие мозоли (он, насколько мог, развел руки в стороны), несмотря на то, что наша кожа, - да какая там кожа, шкура! - давным-давно загрубела под ветром, дождями и палящим солнцем? Когда от нашего боевого клича в пустыне начиналась песчаная буря, а пальмы пригибались к земле, осыпая плоды, так что мы всегда имели свежие фрукты? Когда восточные красавицы выстраивались в очередь, и каждая мечтала, что именно ее изберет своей дамой сердца доблестный рыцарь или его еще более доблестный оруженосец? Когда короли наперебой старались увлечь нас под свои знамена, предлагая за верную службу все мыслимые и немыслимые сокровища? Но разве можно себе представить, какой жизнью мы жили некогда, глядя на меня теперешнего?.. Даже лекарь, случившийся тут как-то раз и устроивший нам диспансеризацию, предписал нам полный запрет на мясо и вино, на чтение для меня и подвиги во имя Прекрасных дам для моего господина, охоту и военные похода, вместо чего порекомендовал салаты, часовые прогулки по двору замка и целительный сон до обеда и после... "Но главное - избегайте волнений, веселитесь и наслаждайтесь, берите от жизни все... оставшееся..." Услышав такой совет, мой господин хотел бросить его в ров, но, увы, лекарь оказался слишком проворен и сделал это сам. Мы видели в окно, как он удирает, облепленный пиявками, которые, я надеюсь, устроили ему надлежащее кровопускание...