— Нет.
— Который книгу поджег?
— Нет. Тот, который избил меня за то, что я его сына от какого-то мальчишки оттащил.
— Скажем прямо, — усмехнулся Уоллес, — ты у нас личность известная.
Я попытался привлечь внимание бармена, но он был занят молоденькой официанткой.
— Вот твой шанс, — шепнул Уоллес.
— Какой еще шанс?
— Говоришь, он тебя в тот раз врасплох застал? А теперь ты застань его врасплох! Давай иди и врежь ему.
— Уоллес, он на меня в упор смотрит. Как я застану его врасплох?
— Я просто предложил.
— У меня другое предложение: допивай. Мы уходим. Мы вышли, Гавкер с женой последовал за нами. Толстуха погрозила Уоллесу кулаком:
— Ты грабли-то не распускай!
— Простите? — переспросил Уоллес.
Этого оказалось достаточно. Жена Гавкера схватила моего друга за волосы и принялась его бить. Уоллес изо всех сил пытался вырваться. Гавкер хохотал, его гнилые зубы поблескивали от пива и слюны.
— Дура! — крикнул он наконец жене. — Другой!
Впрочем, толстухе было плевать, с кем драться. Уоллес побежал, она рванула за ним. Ее жирный живот колыхался под платьем, больше всего похожим на огромную оранжевую палатку. На тихой улочке в приличном районе выглядело это все довольно дико.
Гавкер осклабился.
— Канай отсюда, усек?
Он резко шагнул ко мне, я отшатнулся и чуть не упал. Гавкер рассмеялся.
Я побежал за Уоллесом. Толстуха тем временем ухватила его и пыталась свалить на землю. Уоллес вывернулся и ударил ее. Жена Гавкера покачнулась и упала спиной на ограду. Я оглянулся: за нами с громкими воплями гнался Гавкер. Мы с Уоллесом побежали со всех ног.
Уоллес весил больше, чем я, да и спортивной формой не отличался. Вероятно, поэтому он и попался толстухе. Гавкер, который бегал хуже нас обоих, догнал Уоллеса на углу, стукнул разок, да и отпустил. Остановиться мы решились только через четыре улицы. Переглянулись и захохотали. Не то чтобы нам было смешно. Смешного тут было мало. Это был смех отчаяния.
Я оглянулся. В тусклом свете фонарей на асфальте выделялись темные пятна, как будто кто-то из нас испачкал ноги в масле. Я оглядел Уоллеса: он шел неуверенно, через шаг спотыкался. Тут я понял, что темная жидкость течет у него из бока.
Уоллеса пырнули небольшим ножом чуть повыше правого бедра. Рана неглубокая, однако зашивать все равно пришлось. Рано утром, когда мы добирались домой из травмпункта, Уоллес мне заявил:
— Я, наверное, некоторое время по барам ходить не буду.
— С ума сошел! — возмутился я. — Если случилось что-то дурное, надо сразу же компенсировать положительными эмоциями.
— Согласен, — кивнул Уоллес. — Просто с тобой не хочу никуда ходить.
— Шутишь?
— Ничуть. Рядом с тобой небезопасно, Марк. Тебе катастрофически не везет. Если честно, по-моему, ты проклят.
Назавтра было воскресенье. Я обедал с родителями. Они по-прежнему жили в доме на мосту Кью — в доме, где я вырос. У дома, как и раньше, стоял фургон-холодильник, а на обед по выходным подавали первосортное мясо, ведь у папы свой мясной магазин, «Еда Мэддена». Я пришел к часу. Мама поцеловала меня, а папа с Томом (они уже сидели за столом) что-то проворчали. Том — мой брат, младше меня на два года. У нас отличные отношения, но общей темы для разговора мы до сих пор не придумали. Том работает у отца; спит и видит, как дело перейдет к нему.
Родители спросили, откуда у меня шишки. Я рассказал про Гавкера, а о Каро упоминать не стал. Мама с папой так и не простили ей моих провалов на экзаменах. Рассказал я и про безалаберного полицейского.
— А ты на что надеялся? — усмехнулся папа. — На страстный поцелуй?
В качестве иллюстрации своих слов отец высунул язык и совершенно непристойно поводил им.
— Морис! — возмутилась мама.
— Что ж, видимо, он не сознает, что подразумевает под собой сущность мужчины.
(Вы, наверное, удивлены, что простой лондонец из рабочих употребляет слово «сущность» или «подразумевать», но мой отец полон неожиданностей.)
— Дай-ка угадаю… — Братец принялся накладывать на тарелку жареную картошку. — Ты его просветишь.
О, такие разговоры были папиным коньком.
— Да, ему надо учиться. Если тебя ударили, надо ударить в ответ. И нечего в полицию жаловаться. Можно подумать, полиция кому-то помогла.
С тех пор, какя в подростковом возрасте открыл для себя Ника Хорнби, меня не покидало желание укрепить связь с отцом. До сих пор мне это не удавалось. Он не понимал, с какой стати мне продавать букинистические книги, а я не понимал, зачем всю жизнь проводить среди сосисок.
Я протянул тарелку за добавкой, рука дрогнула, и горячая подливка плеснула мне на пальцы.