В середине речи Нэнси Хопкинс, выдающийся биолог из Массачусетского технологического института, вышла. Вскоре ученые на конференции были в смятении – в основном, в споре о предполагаемом значении второй гипотезы Саммерса. Через несколько часов СМИ начали освещать происходящую неразбериху – брали интервью у участников в качестве свидетелей речи Саммерса. В течение нескольких дней телевизионные и радио ток-шоу, статьи на развороте с письмом редактора и медиа-эксперты сосредоточили внимание общественности на его замечаниях и на аргументах его сторонников и недоброжелателей. Люди призывали Саммерса в ближайшее время уйти в отставку. Протесты в Гарвардском университете активизировались в последующие за конференцией недели и месяцы. 15 марта того же года члены факультета искусств и науки в Гарварде проголосовали 218 к 185, что у них больше нет доверия к Саммерсу как к президенту Гарвардского университета. Он выдержал это голосование, заручившись поддержкой Гарвардской Корпорации, органом попечителей, управляющих Гарвардом. Но через год, чтобы предупредить еще один факультетский вотум недоверия, Саммерс подал в отставку. К этому времени в период его президентства возникли и другие проблемы. Дебаты по поводу его руководства расширились. Но мало кто поспорит, что конец президентства Саммерса начался с того, что он считал небрежной ссылкой на свою вторую гипотезу – различия полов в математике и естественных науках были существенно укоренены в различиях полов в генетической способности к математике.
Стив Спенсер и я не были особенно заинтересованы в генетическом объяснении различий полов в математике. Наша идея заключалась в том, что стигма имела больше общего с этими различиями, чем люди обычно думают. Но мы знали задолго до эпизода с Саммерсом, что генетический вопрос имел огромный культурный вес. Кроме того, он выступал как возможное альтернативное объяснение наших экспериментальных результатов. Нам приходилось иметь это в виду.
В нашей зарождающейся исследовательской программе не существовало мелочей. Мы дошли до того, что две правдоподобные, но очень разные идеи могли бы объяснить наш простой вывод, что, после того, как мы тщательно отобрали женщин и мужчин, которые имели сильные и равные математические навыки, женщины выступили хуже, чем мужчины, на трудном тесте по математике, который мы им дали, то есть показали классическое отставание. Наше объяснение было в том, что разочарование во время сложного теста по математике заставило женщин беспокоиться о подтверждении или видимом подтверждении мнения общества о том, что у женщин плохие математические способности, и вот это беспокойство в свою очередь мешало их работе. Так, мы увидели «ошейник» стигмы, вмешавшейся в математику.
Другое объяснение было в том, что женщины отстают из-за чего-то, имеющегося в женщинах, например, психологической уязвимости или некого фактора из второй гипотезы Саммерса.
Нам нужен был эксперимент, который мог бы показать нам, какой из двух выводов был лучшим о наших находках. В этом состоит веселая и напряженная часть науки: противопоставление двух идей в эмпирической проверке. Если вы придумаете хороший эмпирический тест, вы надеетесь получить четкий ответ. В этом случае четкий ответ будет иметь подразумеваемые значения. Он покажет нам, обнаружили ли наши предыдущие эксперименты действительно нераскрытое влияние на женские математические способности – стигматизированную гендерную идентификацию в Соединенных Штатах – или просто выявит давно предполагаемое ограничение в способности женщин к математике, которое проявляется в высшей математике. Это был бы эксперимент с реальными ставками.
Но что это мог быть за эксперимент?