Я стою перед тяжелой бронированной дверью и набираю код на клавиатуре. Замок щелкает; я переступаю порог и оказываюсь в коридоре. Я улыбаюсь заведующей, занимающейся бумагами в своем кабинете, расписываюсь в журнале для посетителей, открываю внутренний шлюз – и оказываюсь там, куда прихожу после работы почти каждый день.
На стенах высокой и просторной комнаты с флуоресцентными лампами и по-больничному жесткими полами развешаны яркие картинки. На столиках лежат раздвинутые ножницы с тупыми лезвиями. В воздухе стоит запах кисловатого антисептика и столовой – сегодня дают хрустящий картофель и говядину с макаронами. Я направляюсь к противоположной части комнаты; ее обитатели бормочут, визжат, ревут и ворчат. Кое-кто из них носит обычную одежду; некоторые одеты как ниндзя, сестры милосердия или утопающие в рюшах принцессы. Парни угрожающе размахивают импровизированным оружием, многие из представительниц женской половины держат волшебные палочки или спеленатых новорожденных.
Это сбивает с толку. Люди в этой комнате видят вещи, которых я увидеть не могу, – слышат, осязают и даже чувствуют их вкус. Для них существуют притаившиеся в темноте злодеи и монстры, соленый запах океана и туман, опускающийся на горы, где-то посреди которых горько плачет оставленный матерью младенец.
Некоторые, похоже, испытывают групповые галлюцинации: они вместе сражаются с опасностью или бегут от нее, другие сообща принимаются готовить еду для несуществующих детей. Кто-то останавливает меня и говорит, что я почти попался в пасть дракона, которого он в данный момент убивает. Я благодарю его. В ответ этот храбрый воин задает мне вопрос, на который я отвечаю, обходя опасное место: «Извини, приятель, я не знаю, когда придет твоя мама».
В дальнем конце комнаты, в укромном уголке между книжными полками, спрятались две принцессы. Пышно разодетые, они сидят по-турецки, приглушенно шепчут и смеются – но не от того, что говорят друг с другом; обе укачивают на коленях детей и лепечут над ними, как делали бы настоящие матери. Та, что поменьше, со светлыми волосами, замечает меня и вскакивает. Ее ребенок падает и ударяется головой. «Папочка!» – кричит Аннабель. Она подлетает ко мне, и я ловлю ее и подбрасываю в воздух.
Когда ребенку исполняется год, в нем зарождается нечто совершенно удивительное. Оно достигает полного расцвета в три или четыре года и начинает увядать к семи или восьми. В год ребенок уже может прижимать к уху банан, как будто это телефонная трубка, или притворяться, что он укладывает в постель плюшевого медвежонка. В два – участвовать в простых импровизациях: изображать водителя автобуса, который везет пассажира-маму, или представлять, как будто он – это папа, а папа – это он. Двухлетки также учатся совершенствовать своего персонажа. Они меняют тон голоса в зависимости от того, играют ли они в короля, королеву или мяукающую кошку. Наконец, в три или четыре года для ребенка наступает золотой век ролевой игры, и несколько следующих лет он резвится, бунтует и веселится в стране собственных фантазий[34].
Дети обожают искусство по своей природе, а не в результате воспитания: любой из них, кто может найти хотя бы какие-нибудь материалы для рисования, будет постепенно развивать этот навык. Дети также от рождения любят музыку (помню, как мои дочери в год «танцевали» под мелодию: с беззубыми улыбками, покачивая огромными головами и размахивая ручонками) и легко вовлекаются в мир кукольных представлений, мультфильмов и сказок.
Для ребенка лучшее, что есть в жизни, – это игра, бесконечный бег, прыжки и борьба, все опасности и чудеса воображаемых миров. Дети воображают, следуя инстинктам. Приведите нескольких малышей в одну комнату, и вы станете свидетелем абсолютно спонтанного творчества; они, словно профессиональные актеры, выберут сценарий и разыграют его, не забывая поправлять сюжет и следить за успешностью действия.
Детей не нужно учить выдумывать. Их не нужно подкупать, чтобы они сделали это, так же как мы подкупаем их для того, чтобы они съели брокколи. Собственные фантазии для них так же реальны и естественны, как сны. Дети фантазируют даже тогда, когда им нечего есть, даже если они живут в нищете; они фантазировали даже в Освенциме[35].
Рис. 7. Бедные индонезийские дети играют на свалке
Почему дети созданы из фантазии?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно задать себе более общий: почему люди вообще что-то выдумывают? Ответ прост: это приносит удовольствие. Но этот факт не очевиден, по крайней мере, в том биологическом смысле, который делает безусловным удовольствие от еды или секса. Радость от фантазирования нуждается в объяснении.
34
Более подробный обзор психологии детской ролевой игры см.: Bloom 2004; Bjorklund and Pellegrini 2002; Boyd 2009; Gopnik 2009; Harris 2000; Singer and Singer 1990; Sutton-Smith 1997; Taylor 1999; Weisberg 2009.