Эти удивительные фокусы и штучки были в употреблении и на придворных празднествах. В записках известного Болотова мы читаем, что «обыкновенно среди фигурного стола делали преизрядною фигурою фонтан с каскадами, который во все время кушаний игранием воды продолжался». Несомненно, и там плавали по столу разные лебеди и суда.
Подобная роскошь несколько уравновешивалась чрезвычайной дешевизной тогдашней жизни: фунт мяса, например, стоил при Елисавете Петровне от 2 до 3 копеек, хлеб французский 2 коп. фунт. На Б. Морской можно было иметь квартиру за 1р. 50 к. в месяц. «Трактирщик Рейс, живший в Б. Мещанской» (нынче Казанская ул.), отпускал кушанья по 4 коп. за порцию, «а от него из дому по 5 коп.» «Трактирщик Дюмидо», столь же славный и знаменитый и посещаемый аристократией, как и нынешний Кюба, «держал ординарный стол по 50 коп. с человека, и только «особливый стол» у него (вероятно, с вином и всевозможными деликатесами) обходился по 1 рублю и по 6 руб. с персоны.
При этом существовали способы питаться совершенно даром, и при том самыми изысканными обедами.
Многие вельможи считали особым шиком держать «открытый стол». А это значило, говоря другими словами, кормить в своем доме встречного и поперечного, кто бы ни пришел. Обед готовился в огромном количестве блюд, и хозяин никогда не спрашивал, кто у него обедает. И приходили обедать, действительно, прямо с улицы, такие господа, которые хозяина никогда и в лицо не знали, ни прежде, ни потом.
При Екатерине II ходили ежедневно обедать в царскую кухню некие морские офицеры. Они были щедры и платили царской челяди по 25 коп. за обед, но, вероятно, просто лишь для поддержания собственного достоинства. Одно было при этом неудобство: вследствие особых придворных обстоятельств обедать давали в 12 часов дня, а не позже. Но офицеры, вероятно, думали: «лучше рано, чем никогда!»
Екатерина II сначала об этом не знала, а когда ей донесли, то она спросила: «кто эти обедальщики?» Узнав, что это «флотские офицеры» (о деньгах умолчали!), она благодушно заметила: «Я так и думала! У моряков науки много, а денег мало. Пусть их кушают. Прикажите только, чтобы они на кухню не весь флот вдруг приглашали!»
Роскошные замашки петербуржцев были сильно урезаны и стеснены суровым режимом императора Павла I. Он начал строго преследовать роскошь и «разврат» и особенно беспощаден был ко всему, что напоминало Францию. Так, он запретил ношение круглых шляп, предписав управе благочиния «объявить в городе, чтобы кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил».
Запрещено было носить кафтаны и сюртуки с разноцветными воротниками и обшлагами и синие «женские сюртуки» с красным воротником и белою юбкою. Преследовались прически с опущенным на лоб «тупеем» (взбитые волосы).
Уличная жизнь тогда сразу затихла, в особенности после приказа, «чтобы более было учтивостей на улицах». «Неучтивые» жители предпочитали сидеть дома, чтобы избегнуть взысканий. Но и дома сидеть было тяжко: в 8 часов вечера все огни в частных домах должны были быть потушены, и не допускалось ни маскарадов, ни балов. Запрещено было даже танцовать вальс.
Преследуя роскошь, Павел I указал, «чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское или под другим названием платье, кроме ливрей, каждому классу присвоенных». В этих же видах запрещено было чиновникам носить лакированные сапоги.
Но такое положение вещей тянулось не долго и прекратилось немедленно по кончине императора Павла I. По восшествии на престол императора Александра I петербуржцы совсем потеряли голову от «вольностей»: опять разрешено было танцовать, носить тупеи, круглые шляпы и белые юбки, и, в силу реакции, после долгого поста жители столицы предались настоящей оргии всяких непринужденностей. По улицам летели сломя голову кареты, появились самые фантастические костюмы. Какой-то офицер, по рассказу очевидца этих событий, ехал галопом по тротуару набережной и кричал во все горло: «Теперь можно делать, что хочешь!» Неуменье сдерживаться — признак малой культурности тогдашнего общества — проявилось в полном блеске во время этой своеобразной эпохи.
Как нравственная, так и умственная культура двигались тогда вообще не очень быстро.
Правда, в Петербурге еще при Петре Великом была основана академия наук. Петр пожертвовал на нее колоссальную для тогдашнего бюджета сумму в 24 тысячи рублей, но академия долгое время считалась в тогдашнем обществе пустой затеей, пригодной лишь для устраивания фейерверков, сочинения виршей и т. п. Академики, между тем, все-таки дело свое потихоньку делали и нередко пытались знакомить публику с результатами своих исследований и с новейшими открытиями. Так, например, еще в 1741 году объявлялось в академических «С.-Петербургских Ведомостях» для «охотников до физической науки», что профессор Георг Вольфганг Крафт намерен опять нынешнего лета по изданной от него книге публично показывать физические эксперименты о движении, о воздухе, теплоте и стуже, которые от славного в Англии Невтона о свойствах света и цветов изобретены».